Юрий Никитин - Имортист

– Ну… как тебе сказать… Во всяком случае, неуместным считают очень даже многие. Начиная с моего мужа, хотя на самом деле польщен, свинья, и кончая твоими министрами.

– Мои даже не заметили, – заверил я. – Это в тихом болоте такое заметно, а у нас настоящие бури!.. Таня, все равно мне маловато… когда ты так далеко. Это смешно и недостойно взрослого и очень даже мыслящего человека, но, мне кажется, часть моих указов и повелений были бы другими… окажись ты рядом.

Она поинтересовалась хитрым голосом:

– Злее? Или мягче?

– Не знаю, – ответил я искренне. – Но у меня такое ощущение, что, будь ты в пределах моей длани, сопи ты у меня за спиной, а ночью если бы закидывала на меня лапки и спала на моей груди или на спине, как маленькая жабка, весь мир бы достиг Царствия Небесного чуточку скорее. Нелепо, если по уму, но я чувствую, что это так…

– Рационалист, – произнесла она чересчур негодующим голосом, – так вот как ты хочешь приспособить меня?

– Да, – ответил я. – Я знаю, не будь у Мухаммада его Фатимы, он не сумел бы сделать имортизм… тьфу, ислам таким ярким и привлекающим народы. Но она была рядом, и потому его душа пела и выгранивала чеканные строки…

– Мир другой, – прошептала она в трубку, – только мы… все такие же древние. А надо быть вногуидущими!

– Вногуидущими, – спросил я, – это вот так: любить меня… если ты вправду любишь, но жить с другим человеком?

– А разве так важно, – спросила она, – с кем занимаешься сексом? Сам знаешь, взрослые люди таким пустякам не придают особого значения. Но у меня здесь дочь, что обожает отца. У меня родители мужа, они в соседнем корпусе, мы обычно ужинаем вместе… Если отсюда уйду совсем, я доставлю огромное, просто огромное несчастье всем! А потешу только свое сердце…

Я не сказал, что еще больше – мое, не понравилось само слово «потешу», что за термин, когда о таком божественном чувстве еще Августин сказал: люби – и делай что хочешь. Он не сказал «верь», а сказал именно «люби», ибо в этом слове и божественный смысл, еще выше, чем в «верь», и откровение, и божественная воля, что в любви сокрыто гораздо больше, чем мы знаем, чем предполагаем и чем даже надеемся.

– Ты чего молчишь? – спросила она. – Думаешь над поставками ракетного оружия в Индию?

Я горько усмехнулся:

– Что ракетное… Я уже забросил куда более мощное оружие. В Индию, Европу, Китай, Штаты… даже по России пошло. Что тебе сказал муж, когда узнал?

– О твоем визите? Удивился, конечно. Я тебе говорила, у нас отношения весьма свободные. Я знаю о его женщинах, он знает о моих связях. Он вовсе не возражал еще тогда, когда ты не был… даже кандидатом в президенты. Помнишь? Ты мог бы приходить к нам свободно. Даже в его присутствии. Сейчас же он, как я говорила, польщен. Не тем, правда, что я вот такая, ведь президент может выбирать бабс по всей России… да и за рубежом, но и тем риском… ну, сам понимаешь, ты очень уязвим. В смысле, твоя репутация уязвима.

Ее голос дрогнул, я ощутил, она вдруг поняла, что я в самом деле уязвим не только в смысле репутации. Ее дом окружен сотнями домов повыше, на все крыши не посадишь охрану. Где-то может оказаться как раз не наш снайпер.

За дверью послышались шаги, приглушенные голоса. Я сказал Тане грустно:

– Извини, вот и поставки оружия в Индию… Позвоню позже.

– Не рискуй, Бравлин!

Я положил трубку, душевая работает исправно, душ Шарко, в наличии три вида бритв и куча кремов, а на случай, если президент окажется любителем экзотики, припасена электробритва от самой модной компании.

Закончив туалет, я оделся и вышел. В моем кабинете все так же пусто, хотя голоса я слышал отчетливо. Едва успел опуститься в кресло, в кабинет заглянула Александра, сказала почему-то шепотом:

– Доброе утро, господин президент!.. К вам просится руководитель департамента управления делами президента.

Она смотрела вопросительно, по моему виду поняла, что понятия не имею, о ком речь, сказала торопливо:

– Господин Петров очень важный человек в вашем аппарате! Он уезжал на три дня по вашему же поручению…

Я наморщил лоб, припоминая, перед глазами мелькают сотни лиц, накладываются одно на другое, все одинаковые по выражению, в каждом присутствует необходимая чиновничность, высокая степень чиновничности, государственная, из-за чего все смазываются, рожу футболиста или оперного певца сразу бы вычленил…

– Не помню, – признался я. – А ты тогда кто?

– Я – начальник канцелярии президента, – сказала она. – Если, конечно, вы меня еще не сменили. Вы, мужчины, такие непостоянные!..

– Спасибо, – пробормотал я, – что во мне еще замечают мужчину. Польщен. А этот, значит, руководитель департамента управления делами президента?.. Ну-ну, если бы я еще понимал различие… Вы что, друг другу хвосты заносите на поворотах?

Она мило улыбнулась:

– Господин президент, на самом деле работы хватает. Вы еще не вникали, не знаете. Парите себе там в заоблачной выси… Вы ведь отдаете приказы, а у нас никто не бросается их выполнять, вот в чем дело! Наши службы еще и для того существуют, чтобы проследить за выполнением, кроме всего прочего…

– А что делал Петров? Как я понимаю, выполнял распоряжения предыдущего президента, – предположил я. – Ведь я не задавал ничего особенного. Верно?

– Существует такое понятие, как преемственность власти, – напомнила она. – Как и нерушимость некоторых договоров, обязательств и так далее. Хотя многое вам придется подтверждать заново.

– Зови, – велел я. – И не забудь чашку кофе.

Она ужаснулась:

– Натощак?

– Если родина требует, – ухмыльнулся я. – Замечательная отговорка, да?..

– Сок сельдерея прочищает мозги тоже, – сообщила она, не сдвигаясь с места. – Еще лучше.

– Ты на полставки и у наших медиков, да?.. Ладно, к кофе принеси и булочку. Это смягчит, смягчит.

На экране появилось лицо Александры.

– Господин Волуев вернулся с выполнением одного деликатного дела.

– Волуев? А чего это он у тебя испрашивает разрешения? – удивился я. – А, понятно, ты теперь по иерархии старше?.. Поздравляю.

– Спасибо, господин президент, – ответила она, нимало не смутившись.

Волуев вошел без подобострастия и чинопоказухи, как вошел бы рядовой инженер в кабинет завсектором. Сдержанно поклонился, доложил бесстрастно, взгляд его покоился на мне, не прилипая, но и не соскальзывая:

– Господин президент, мне удалось расколоть блок правых демократов и левых демократов, но часть из грушечников выводят своих людей завтра на демонстрацию.

– А правые и левые?

– Те участвовать не будут, – ответил он, глядя мне в глаза. – Именно из-за грушечников. У них планируется отдельная, через неделю. Но по отдельности справиться будет легче.