Юрий Никитин - Я живу в этом теле

Его тряхнуло, он закашлялся, плеснул пиво на грудь. Даже не вытерся, жара, высохнет, глаза затуманило болью.

– И что ты увидел? – спросил я снова. Его пальцы дрожали, а когда он ухватил бутылку, даже побелели на костяшках, словно та вырывалась изо всех сил.

– Не хочу об этом говорить, – сказал он наконец. – Не хочу. Потому что я буду говорить одно, а ты будешь слышать другое. И не хочу, чтобы ты начал гоготать. Поссоримся, а зачем? Понимаешь, когда мы с тобой ходили по бабам – это одно, тут у нас мысли и чувства близнецы и братья… да и какие мысли ниже пояса… Но когда поднимаешься выше челюсти, то пошло-поехало непонимание.

Я понимал, как не понять, сам увидел, как я отличаюсь, но что-то мешало признаваться, что я урод еще чудовищнее: ухитрился начать мыслить даже не в отшельничестве, а в большом городе.

– И потому, – сказал я невесело, – ты уехал?

– Да, – ответил он со злостью. – Не уехал, а унесся из тайги как наскипидаренный! Бросив заработанные деньги, документы, друзей, женщину. И потому здесь у меня всегда включен телевизор! И потому крутится лазерный диск на контине… что значит, как только доходит до конца, а там четыреста песен, сразу же сначала. Нон-стоп музыка, так сказать. А когда надоест, вон у меня сколько дисков! На Горбушке да в Митино они чуть ли не даром. У меня все есть, от классики и советских песен до нынешних воплей. Так и живу, как все люди. Высунулся, как тот монах за Край Мироздания, помнишь картинку в школьном учебнике?.. увидел, ужаснулся и снова втянул голову под спасительный свод.

Я сперва смотрел с жалостью, мол, отваги не хватило рассмотреть, но вспомнил поговорки, что есть вещи, на которые, как и на солнце, во все глаза не посмотришь. Он все-таки выглянул, а ведь все человечество даже не пытается приблизиться к этому Краю.

Потом мы чистили рутилус рутилус хеккели, так звучно и прекрасно зовется удивительная рыбка по-латыни, лучше которой к пиву нет и быть не может, в народе именуемая таранькой, а то вовсе воблой – дикари! – я обсасывал плавники, в них самый смак, а Юлиан с хрустом грыз сухие головы, настолько покрытые выступившей солью, что казались припорошенными снегом.

В голове все сильнее растекался и заполнял ее приятный туман. Я уже чувствовал себя словно вернулся по генеалогическому древу вспять на десяток миллионов лет. Сознание затуманилось, а всем естеством овладело примитивное животное счастье. Впервые смертельная тоска растворилась. Не так, как последние дни, когда отступала на шажок, пока я с кем-то общался, но чувствовалось ледяное дыхание в затылок, а отступила вовсе.

– Хорошо, – проговорил Юлиан.

Его полная фигура расплывалась в удобном кресле, став похожей на гору сдобного теста. В одной руке бутылка с пивом, в другой – ломоть тарани, рожа красная, глаза умаслились. На лбу и щеках блестят мелкие капельки.

– Хорошо, – согласился я.

– И ничего больше не нужно, – сказал он убеждающе.

В голосе было слишком много усилия, но, как мой мозг ни был затуманен, в нем что-то встрепенулось, и затем, словно из тумана, начал подниматься острый пик горы, медленно оформилось беспокойство, тревога, что я что-то делаю неверно, неправильно, противоестественно.

Язык мой, отяжелевший и неповоротливый, вяло повернулся в засыпающем рту:

– А как же предначертание?

Юлиан резко дернулся, словно бутылка с пивом оказалась лейденской банкой. В глазах мелькнул страх, смешанный с безумием. Я поспешно улыбнулся как можно шире, выставил ладони в жесте: мол, пошутил, не бери в голову. Это я так, все мы пока что говорим высокие слова, но уже только для того, чтобы посмеяться над ними, показывая, какие мы крутые, циничные, лихие и что все моральные законы нам нипочем…

Раньше, помню, после двух-трех кружек пива Юлиан все же размалывал кофе, заваривал покрепче, чтобы выбить сонную одурь, мол, побалдели, а теперь за работу, но сейчас, похоже, останавливаться не желал.

Я опустил на стол нетвердой рукой пустую бутылку, перед следующей протестующе помахал рукой:

– Все, я готов.

– Чудак, это же только пиво! – воскликнул Юлиан почти бодро, но язык заплетался.

– А какая разница?.. Четыре пива – это тот же стакан водки. Или коньяка, если больше нравится…

Он вышел проводить меня до лифта. Лицо наконец-то перестало дергаться, глаза смотрели с сонным спокойствием. Музыка из раскрытой двери доносилась совсем тихо, но теперь никакой зов свыше не докричался бы до его утонувшей в пиве души.

Мне всего двадцать девять, но я застал время, когда по телевизору шли только две программы. А теперь хоть каналов шестнадцать, но я телевизор почти не смотрю, теперь не отрываюсь от другого экрана – компячего. Там, кстати, маленькое программное окошко в режиме телевизора: смотрю новости шоу-бизнеса… раньше смотрел, а сейчас включил комп и с недоумением смотрел, как, бодро стуча колесами на стыках рельсов, от левого края окошка к правому двигаются серо-коричневые вагоны. Камера поднялась, вагоны в пять стройных рядов, а когда камера поднялась еще выше, этими вагонами оказалось занято все пространство. Они шли, как лемминги, напористо и неудержимо, а голос бодро комментировал, что везут нелегальную водку из Осетии, хотя можно производить здесь, на месте, не теряя российские деньги…

Пока комп проверял загрузочные файлы, я все смотрел, как эшелоны с множеством доверху заполненных вагонов ящиками с водкой идут и идут в Москву. Ежедневно.

Невольно тряхнул головой, не понимая, что же меня поразило. Эти эшелоны шли и вчера, и позавчера.

Все пьют.

И сам пил.

Я вспомнил это странное состояние, вчера все повторилось за пивом у Юлиана, когда работа мозга начинает затихать, организм охватывает странное состояние, когда наружу выступают подспудные древние инстинкты: у кого блаженные, у кого агрессивные. Мозг засыпает, а человек из человека превращается в то, кем был раньше… Даже не в алертную обезьяну, а в нечто более примитивное, тупое…

Что-то в нас есть странное, что активно протестует… и активно борется против усиления интеллекта! Почему все человечество так активно сопротивляется процессу мышления? Непонятно…

Комп наконец высветил заставку, а в окошке тем временем в окружении вспышек фотокамер уже давал интервью седовласый импозантный человек. Кажется, это президент этой страны, что-то говорит и плавно жестикулирует, стареющий самец, все еще цепляющийся за власть.

Пискнуло, поверх изображения по экрану поплыла бегущая строка: «17.30 – стоматолог». Пару минут тупо смотрел, чесался, шевелил губами, наконец вздрогнул, рука метнулась к телефону. В памяти аппарата два десятка номеров, но отцовского там нет, пришлось набрать.

Наконец пропикало, пошли долгие гудки, усталый голос сказал с хрипотцой: