Юрий Никитин - Я живу в этом теле

И жутко становилось от страшного осознания, что выхода все-таки нет.

Каменное здание больницы показалось еще более ветхим и облупившимся, чем в прошлый раз. Толстые стены вросли в землю, словно их поставили без всякого фундамента. Казалось, сама земля устала держать эту тяжесть, медленно расступается, пропуская каменную глыбу, будто земля уже не земля, а болото или зыбучий песок. Фундамент уже скрылся весь, теперь следом опускаются стены.

Тяжелый запах встретил со двора. Стал осязаемым на пороге, а когда я взбежал на второй этаж, усилился до плавающих в воздухе, как медузы в море, нечистот.

Со времен перехода к рынку белые халаты посетителей стали необязательны, меня никто не остановил и не спросил, куда и зачем, наслаждаясь мелкой властью вахтера или уборщицы, покрикивающих даже на генералов.

Дверь в палату я отворил без стука, все равно мать не услышит, но вошел на цыпочках, бесшумно поставил стул поближе к постели. Желтое дряблое лицо все так же смотрит в потолок, как и в прошлый раз. Прозрачный раструб охватил плотно всю нижнюю часть лица. Я видел только кончик подбородка, сморщенный и темный, и верхнюю часть, от истончившегося носа, желтого, как воск, из которого делают свечи для покойников, до темного лба, словно покрытого настолько плотным загаром, что стал почти цвета высушенной земли. Редкие седые волосы утопают в подушке, та нависла сверху неопрятным уступом.

– Это я, мама, – проговорил я тихо. На сердце были тихая печаль и тоскливая безнадежность. – Это я пришел…

По трубам мерно поступала в ее тело жидкость, другие трубки что-то откачивали. Тяжелый запах остался, запах разложения, тления, угасания, даже смерти. Веки чуть дрогнули, я даже подумал, что она слышит меня, хотя это скорее всего было просто судорожное сокращение мышц.

– Отдыхай, мама, – сказал я совсем тихо, – отдыхай…

Это неизбежно, добавил про себя. В груди тяжело, будто сердце разрослось и превратилось в каменную плиту. В помещении слышен только легкий шум машин, что поддерживали угасающую жизнь.

Под красными набрякшими веками вздутые глазные яблоки слегка дрогнули. Веки не поднялись, слишком тяжелые, но я чувствовал, что мать все же ощутила мое присутствие. В лице что-то изменилось, мышцы то ли сократились на миллиметр, то ли расслабились, но я видел в ее старом милом лице любовь и как бы извинение, что уходит от нас, оставляет без ее заботы, причиняет хлопоты…

Не помню как, но я ощутил, что уже стою на коленях возле постели. Ее высохшую руку бережно взял в ладони, большие и горячие, ее тонкие пальцы стали совсем как куриные. Кожа иссохла и шелушится, ладонь не холодная, не теплая, а так… температуры всей комнаты. Осторожно коснулся губами тыльной стороны ладони, не сдержался, прижался щекой. Эти руки, теплые и мягкие, когда-то поднимали меня высоко в воздух, я висел, хохоча и дрыгая голыми ногами, над головой этой старухи, которая тогда была красивой молодой женщиной, тоже хохочущей и блистающей белозубой улыбкой.

Она, как уверяют врачи, в полубессознательном состоянии, но я чувствовал через ее ладонь любовь и ласку. При чем тут сознание, мать меня любит и в обмороке, и в полностью бессознательном, и те последние капли жизни, что утекают из нее, все они и есть любовь ко мне…

Горло перехватила невидимая рука. Заглянула медсестра, но увидела меня на коленях, пугливо посмотрела большими расширенными глазами и поспешно попятилась из палаты.

Я лежал щекой на ее дряблой кисти, бережно держал в ладонях, пытаясь согреть, перелить частичку жизни из моего тела, такого горячего, полного животной мощи. В этот момент впервые не терзали зубы ужаса, что это же ждет и меня самого. Уходит из жизни мать, я ничего не могу сделать, это закон природы, но сейчас все мое нутро бунтовало против этого закона, будь это закон, придуманный Богом, Творцом Вселенной или черт знает кем и чем!

Я не хочу, чтобы умирали мои близкие!!!

Спускался по лестнице, мощно подталкиваемый запахом смерти. Ударился в дверь, разом распахнулся свежий мир с живым воздухом, яркий и солнечный. Солнце заливало все оранжевым светом, но у меня внутри осталась чернота ночи, холодная чернота мертвого космоса.

В Англии, мелькнула горячечная мысль, недавно сделали клон овцы. Понятно, сразу же пошло о недопустимости таких опытов, даже над животными низзя, а то и на священную особь человека кто-то покусится… хотя любому, кто не полный идиот, понятно, что опыты над человеком ведутся в первую очередь, сразу во всех странах, кто может себе это позволить по финансам.

А если клон, спасительно сказала другая мысль, то недалеко и до расшифровки кода! Как утверждают, хранится в каждой клетке организма, даже если эта клетка в толще черепа. Мол, через сотни или тысячи лет можно выкопать череп и по крохотному обломку, помещенному в особую питательную среду, восстановить какого-нибудь средневекового князя, а повезет – то и легендарного Рюрика или князя Кия!

– Да на хрен мне князья, – сказал я вслух. – Восстановили бы меня, родимого…

Перед глазами встала яркая картина странного и прекрасного мира XXXI века: странные города, нуль-пространственные туннели между галактиками, двери в другие измерения, новые компьютерные игры…

Тут же обдало холодком: а захотят ли? Будь такая возможность сейчас, стали бы восстанавливать, скажем, персонажей прошлых веков? Даже не древних полян, а людей прошлого века? Если Столыпина и воскресили бы из любопытства: правда ли, что его застрелил еврей, то кому нужны обычные инженеры – специалисты по средневековым дамбам или паровозам, кому нужны простые рабочие, крестьяне? Им не вжиться в наш мир с его нравами, политикой, экономикой, не говоря уже о дикой навороченной технике!

Нет, не воскресят ни мою маму, ни кого-то из моих родных и любимых, ни даже меня, Самого-Самого…

Ни даже меня!

До встречи с Маринкой еще четверть часа, я миновал троллейбус с раскрытыми дверьми, шел пешком. И каждый шаг приближал к собственной смерти. Когда эта мысль вспыхнула ярче, я невольно остановился, нога нелепо побалансировала в воздухе, вызвав косые взгляды бредущих мимо существ этой планеты. Я даже отступил на шажок, однако впереди на столбе блестели под солнцем большие часы, стрелка там на моих глазах прыгнула на одно деление вперед.

Если буду стоять, время не остановится. Все равно жизнь – дорога к смерти.

Стиснув зубы до ломоты в висках, я прорвал вставшую передо мной черноту, втиснулся в узкую кривую щель, пошел чувствовать подошвами твердый асфальт, сладковатый запах бензина, гудки, голоса. Чернота вынужденно отступила к краям, открывая яркий мир этих существ, не понимающих, не представляющих, что их всех ждет.