Роман Глушков - Угол падения

Что же тогда Виктории оставалось делать? Сдаваться квадрокопам, рассказывать им как на духу историю своей «посмертной» жизни и надеяться, что они защитят М-дубль давно умершего пользователя? Вот уж и впрямь элементарный и одновременно неосуществимый выход из ситуации. Даже если квадрокопы воспримут всерьез заявление Наварро и войдут в ее положение, спрятать ее в Менталиберте им не удастся. В том числе и в штрафном карантине, где обычно изолируются М-дубли проштрафившихся либерианцев.

Раньше Демиург не совался в административные сектора Бульвара не потому, что не мог пробиться через их М-рубежи. Председатель «Дэс клаба» выступил идеологом множества бесчинств, однако всегда твердо придерживался принципа не махать красной тряпкой под носом у властей. Они предпочитали закрывать глаза на выходки «мертвецов», пока те не затрагивали интересы администрации. Но когда за спиной Демиурга появилась внушительная поддержка в виде Южного Трезубца, толстяк мог поступиться своими принципами и в случае надобности организовать нападение даже на административные квадраты.

Викки вляпалась по уши, и выбраться из засосавшей ее трясины нереально. Мне было искренне жаль смелую, но, увы, неблагоразумную девушку, которая, будучи запертой в М-эфирной клетке, ткнула палкой в осиное гнездо, абсолютно не задумываясь, куда придется убегать от растревоженного злобного роя.

– И не знаю, зачем я к тебе пришла, – тяжко вздохнув, закончила Викки свое драматичное повествование. – Наверное, потому, что ты был единственным, к кому я приходила, когда мне бывало плохо.

– И что, это тебе помогало? – осведомился я.

– Ни разу не помогло, – грустно ухмыльнулась Кастаньета. – Но здесь всегда так спокойно и тихо, а ты никогда не прогонял меня и даже соглашался терпеть мою болтовню. Почти как настоящий священник, разве что не читал молитв и нравоучений, от которых меня еще при жизни наизнанку выворачивало. Видимо, до сих пор сказывается генетическая память: у нас ведь в роду десяток поколений истовых католиков было, одна я такая отщепенка уродилась… Вот и я инстинктивно чуть что, сразу в церковь, душу исповеднику изливать… Слушай, у тебя вина случайно не найдется? Напьюсь до потери пульса да пойду, чтобы тебя зазря макаронникам не подставлять. Ничего не поделаешь – сама виновата, что все так получилось. Надо было десять раз подумать, прежде чем в этот долбаный «Дэс клаб» вступать. Жила бы сейчас тихо-мирно где-нибудь в тропическом квадрате, прикидывалась статисткой да плевала на всех с высокой колокольни. Авось и пронесло бы сегодня… Так что насчет выпивки? Во всякой порядочной церкви должно иметься вино, а в такой, как твоя, и подавно. Знаю, что ты не пьешь, но неужели для дорогих гостей хотя бы бутылочку-другую про запас не припрятал?

– Никуда ты отсюда не пойдешь, – категорично заявил я, вставая с пола, и, взяв Викки под руку, помог подняться и ей. Девушка с неохотой подчинилась и, удерживаемая мной за локоть, позволила увести себя в глубь храма. – И пьянки никакой тоже не будет: здесь как-никак храм, а не кабак… Сколько, ты сказала, Трезубец прислал за тобой громил в «Старый маразматик»?

– Пятерых… Или шестерых… А может, семерых, – неуверенно припомнила Наварро. – Только их главарь – тот, что пальбу в апартаментах устроил, – был явно под опекой Демиурга. А значит умножь силы этого макаронника вчетверо.

– Много чести мерзавцу, – бросил я. – Покупка спортивного автомобиля еще не делает профана-водителя гонщиком. Он, конечно, может разогнаться на своей крутой тачке по прямой дороге до немыслимой скорости, но в настоящей гонке вылетит с трассы на первом же повороте.

– Поверь, главарь макаронников неплохо освоился за рулем своего «Феррари», – возразила Кастаньета. – Я видела его в бою. Такого убийцу в одиночку не остановить. А с ним еще полдюжины подручных – тоже те еще головорезы.

– Ладно, учтем этот фактор в качестве основного и будем от него отталкиваться в выборе дальнейшей стратегии, – отмахнулся я, после чего принудил гостью сесть на скамью, а сам проследовал на алтарь и, опершись руками о мраморную тумбу-жертвенник, застыл в задумчивости, словно подыскивал нужные слова для проповеди.

Но думал я вовсе не об утешении, в котором нуждалась моя обреченная на смерть прихожанка. Едва она переступила сегодня порог Храма, как я тоже оказался втянутым в эту историю и увяз в ней по самую макушку. «С чего бы вдруг? – спросите вы. – Ведь тебя разборки „Дэс клаба“ и Южного Трезубца касаются не больше, чем какая-нибудь забастовка развозчиков пиццы в реальном Лондоне. Плюй на все и выдворяй поскорей из храма эту глупую девку, которая по собственной дурости сунула голову в петлю и тебя туда же тянет. Неужто Созерцателю так не терпится проверить, имеется ли у него свое загрузочное досье или сегодня он живет в Менталиберте на таких же птичьих правах, как Наварро?»

Вовсе нет, отвечу я. Дело в другом, но вряд ли у меня получится внятно сформулировать, почему под старость я решил в одночасье подвести свою привычную жизнь к финальной черте. Да и не хочется мне, сказать по правде, ничего вам объяснять. Бывают в жизни ситуации, когда приходится подчиняться не здравому смыслу и логике, а эмоциональному порыву. Потому что все тот же здравый смысл подсказывает вам: проигнорируешь этот порыв – и будешь горько сокрушаться об упущенном моменте до конца своих дней. Кто-то готов смириться с этим и следует трезвому расчету, а не эмоциям. Дескать, мало ли в жизни сожалений – одним больше, одним меньше… Жизнь почти целиком состоит из компромиссов с собственной совестью, так что все в полном порядке: сделал выбор и можешь жить дальше…

Однако Созерцатель, он же Черный Русский и Арсений Белкин, был элементарно не готов заключить с совестью взаимовыгодный компромисс. Все, что я мог предложить ей в качестве откупного, это пару маловразумительных доводов типа «моя хата с краю» и «я слишком стар для всего этого дерьма». Возможно, в молодые годы, когда Белкин сам вращался в криминальной среде, такие отговорки и устроили бы мою совесть; да что там – раньше она вообще редко просыпалась из-за подобных «пустяков». Но теперь, по прошествии многих лет и переоценки сомнительных идеалов молодости, цыкать на совесть и затыкать ей рот вышло у меня из привычки. Не сказать, что при этом мы с совестью обрели полное взаимопонимание, но по крайней мере я научился прислушиваться к ее занудливому голосу.

И вот она говорит мне о том, что я могу засунуть свои отговорки обратно в глотку и подавиться ими, поскольку отречься сейчас от Виктории Наварро будет означать лишь одно: Белкин с позором сдался. Всю жизнь за что-то боролся, и если даже проигрывал, то непременно с боем, а в финальном бою взял и проявил малодушие. Струсил, проще говоря. Некогда легендарный Герой не менее легендарных сегодня миров – предтеч современного Менталиберта – удрал с поля боя, бросив своего единственного друга на растерзание врагу. Хорошенький конец истории, слов нет…