Алексей Калугин - Темные отражения

– Вам-то какое дело?

– Нас еще слишком мало. Нас должно стать больше, гораздо больше!

– Зачем?

– Ради торжества чистого звука.

– А если это нравится не всем?

– Не нравится только тем, кто еще не испытал, что значит быть звуком. Только звуком – и все!

– Оставайся кем ты есть, если тебе это нравится. – Глумз поднялся на ноги. – И оставь меня в покое.

– Подожди! Как же так! – Голос казался растерянным. – Ты только успокойся на мгновение, расслабься, не думай ни о чем. Я найду своего приятеля, и вдвоем мы быстро освободим тебя!

– Отстань, не до тебя. – Глумз попытался отмахнуться от голоса и забыть о нем.

Но, как только он ослабил контроль за первым голосом, выпустив его на мгновение из поля своего мысленного взора, тотчас же острая игла боли кольнула мозг. Глумз почувствовал, что где-то рядом вновь появился второй голос.

– Эй, ты, освободитель, куда пропал? – крикнул Глумз.

– Здесь я, здесь, – обреченно и покорно ответил первый голос.

Боль исчезла.

– Не смей никуда пропадать, – строго сказал Глумз.

– Это почему еще? – возмутился голос.

– Я хочу еще послушать о свободном парении волн чистого звука. Говори, может быть, я еще надумаю освободиться.

– Волны звука, летящие над миром, чистые и свободные… – запел голос.

По-видимому, это была тема, на которую он мог говорить без конца и без перерывов, лишь бы только был благодатный слушатель.

Особенно не прислушиваясь к словесному потоку, изливаемому голосом, но все же, чтобы не дать остыть его запалу, вворачивая время от времени какое-нибудь замечание или вопрос, Глумз вышел из храма.

Недалеко от входа, на мраморных ступенях небольшого портика, корчился в судорогах Гайно.

Глумз подбежал к нему, приподнял за плечи, встряхнул.

Голова Гайно безвольно моталась из стороны в сторону. Из полуоткрытого рта вытекали едва слышные всхлипывания.

– Не мешай ему, – сказал голос. – Он уже почти освободился.

– Не отвлекайся, ты остановился на самом интересном, – ответил ему Глумз.

– Да-да, конечно! Итак, расслоение звуков, переходящее в цветовую гамму…

– Гайно, Гайно, очнись! – кричал Глумз, тряся голову Гайно за подбородок.

Но невозможно было докричаться до сознания человека, в голове которого два бестолковых, вопящих, не понимающих друг друга голоса вели спор за освобождение попавшейся им жертвы.

Чувствуя, как тяжелеет, обвисает в его руках тело Гайно, Глумз терял последнюю надежду достучаться до меркнущего сознания друга. Он кричал, уже сам не понимая что. Он просил, умолял Гайно, ругал и оскорблял его, бил по щекам, взывал к его чувству долга – все тщетно. В отчаянии, не зная, что еще предпринять, Глумз стал выкрикивать строчки хайралакской песни, которую не раз слышал в исполнении Гайно и Хорка:

Он держал лицо Гайно, зажав в ладонях, и в какой-то момент ему показалось, что в пустых, оловянных, глядящих в никуда глазах мелькнула искорка разума.

Глумз попытался вспомнить вторую строфу песни, но не сумел, и раз за разом повторял, как заклинание, одни и те же строчки. С каждым разом все заметнее сползала серая пелена с глаз Гайно, пока, наконец, зрачки его не перестали бессмысленно блуждать по сторонам.

С надеждой и болью он посмотрел в глаза Глумза. Рука его вцепилась Глумзу в запястье.

– Глумз…

Лицо Гайно перекосилось от нечеловеческой боли, разрывающей его мозг изнутри.

– Гайно! – Глумз с силой встряхнул его голову. – Вспомни хайралакскую песню, Гайно!

– Я не мо-гу, – простонал Гайно.

– Вспомни, Гайно, вспомни, – тряс его Глумз, не давая вновь провалиться в забытье.

Он снова нараспев повторил первые строчки.

– Ну же, Гайно!

– Хайралакский топор… – с усилием выдавил из себя Гайно.

– Ну! Ну, давай!

– Быстр и остер…

– Не останавливайся!

– Разящая сталь, Отточенный край.

– Продолжай дальше!

Опершись локтем о камень ступени, Гайно чуть приподнялся и продолжал выговаривать слова, все четче и увереннее. Разглаживались глубокие складки на лбу, светлели глаза, расслаблялись одеревеневшие мышцы. Боль и тьма – медленно, упираясь, с неохотой – все же отпускали Гайно.

– Давай, Гайно, выкарабкивайся, – похлопал его по плечу Глумз и поднялся на ноги. – Я пойду искать Шайху.

Долго Шайху искать не пришлось. Кьют как ни в чем не бывало шел навстречу Глумзу по вымощенному каменными плитами дворику, перепрыгивая через обломки упавших колонн.

– Вы в порядке, Шайха? – еще издали с тревогой крикнул Глумз.

Спокойный, непринужденный вид Шайхи вовсе не успокоил его.

– В полном порядке, – ответил тот, отсалютовав поднятой рукой.

– И никто не предлагал вам освободиться? – несколько настороженно поинтересовался Глумз.

– Как же, предлагали. – Шайха подошел к Глумзу, и они вместе направились в сторону портика, где остался Гайно. – У меня было целых три освободителя.

– И как же вам удалось от них отделаться? – сгорая от любопытства, спросил Глумз.

– Один из них оказался страстным футбольным болельщиком, поклонником вавилонского «Таспара», – улыбнувшись, ответил ему Шайха. – На этой почве мы и нашли с ним общий язык.

Гайно дожидался их, уже стоя на ногах, радостно улыбаясь тому, что все так счастливо закончилось.

– Пошли в главный храм, – дружески хлопнул его по спине Шайха.

И Гайно не огрызнулся и даже не обиделся на такую фамильярность.

Они вышли на аллею, под своды прерывистой вереницы изогнутых арок.

Запущенный, неухоженный вид – трава, пробившаяся сквозь стыки плит, гибкие лианы дикого винограда, ползущие вверх по граненым бокам колонн и длинными зелеными бородами свисающие с арочных перекрытий, причудливая вязь трещин на розовой с желтизной, поблескивающей вкраплениями поверхности мрамора, – все это придавало окружающему пейзажу удивительный, фантастический вид, напоминающий о сказке про заснувшее царство. Каждый предмет, каждая деталь этой статичной конструкции, созданной людьми и доработанной природой, были неподвижны, раз и навсегда врезаны в предназначенные для них места композиции. Казалось, малейшее движение одного из предметов – и все закачается, надломится, рухнет, рассыплется в прах.

Но троице, идущей среди многовекового покоя и безмолвия, было не до окружающих ее таинственных красот. На стороннего наблюдателя, если бы такой вдруг объявился, они произвели бы довольно странное впечатление. Каждый из них был всецело занят своим невидимым собеседником. Гайно тихо напевал про хайралакский топор, Глумз то и дело, возражая своему оппоненту, выдавал длинные цитаты из классиков, воспевающие красоты и радости земной жизни, а Шайха, как заправский спортивный комментатор, азартно рассказывал о захватывающих перипетиях какого-то футбольного поединка.