Александр Громов - Менуэт Святого Витта

– Ты в порядке? – озабоченно спросила Маргарет.

– Да. – Голос Стефана стал хриплым. Он откашлялся в кулак. – Ты не беспокойся, я в форме. Это я только с тобой так. Понимаешь, навалилось что-то такое… Только что говорил с одним – убить хотелось. Испугался даже.

– Примешь успокоительное? Массаж, гипноз?

Стефан помотал головой.

– Не надо.

– А знаешь, я их понимаю, – сказала Маргарет. – Тоже ведь вкалываю как каторжная: то зубы лечить, то простуды, то ногу себе рассадят драгой… И Джекоб на мне, и Абби, а за ней все выносить надо, как за маленькой. Вчера в волосы мне вцепилась. Ты не подумай, я не жалуюсь. А только вечером валюсь спать и завыть хочется: когда же все это кончится…

– Еще не скоро.

– А вдруг Питер вернется сегодня? Ты в себе уверен?

– Ничего у него не выйдет, – сказал Стефан. – Сегодня праздник. Пирожные, фейерверк и все такое. Им будет не до того.

– Политика карнавалов, – понимающе присвистнула Маргарет. – А знаешь, это уже было, не то у Борджиа, не то у Медичи. Вечный прием всех прогнивших режимов.

– Что-о?

– Нет-нет, ты не сердись. Я ведь не насмехаюсь, я одобряю. Это ты хорошо придумал. Боюсь только, что поздно.

– В самый раз.

– Разве? По-моему, ты уже отбыл три или четыре своих срока. В маленьком обществе естественные процессы должны идти быстрее, чем в большом, – они и идут…

– Вот только социолога мне здесь не хватало!

– А может, и вправду не хватало? – спросила Маргарет.

Стефан прищурился.

– Что-то я не пойму: чего ты от меня ждешь?

– Не знаю, – призналась Маргарет. – А знала бы, что делать, была бы капитаном. Вот так вот.

– Да ну?

– Ладно, пусть не капитаном… Я ведь не сумею. А только я вот что думаю: либо власть творит насилие сама, либо своим бездействием допускает, чтобы насилие творил кто-то другой. Разве когда-нибудь было иначе? Я хочу, чтобы ты помнил это и никогда не забывал. Ради меня, ради нас всех, ради вот Джекоба…

Джекоб охрип. Все было бесполезно, все зря, напрасный труд. Его крик не дошел до ума великанов, как не дошло и предупреждение об опасности. Трудно разговаривать с глухими от рожденья, выросшими среди глухих. Они так ничего и не поняли, и Джекоб, задыхаясь от безнадежности, оставил дальнейшие попытки.

Ему было очень жаль себя.

Ветер дул в корму и чуть вбок, так что Питеру приходилось подруливать веслом, в то время как Вера пыталась приноровить парус к капризному ветру. Заплатанный кливер полоскало. Ветер еще срывался шкваликами с дальних мысов, морщил гармошкой темную воду, но уже заметно стихал, уже сдавался, а небо, как в насмешку, было голубое, глубокое, как озеро, и бело-желтое солнце, пройдя зенит и примериваясь к спуску за холмы, врало о мире и спокойствии. Второй час лодка шла под парусом. Западный берег отдалился и потускнел, поглотил острова, вызубрился щеточкой леса на холмах, а восточный, плоский, увенчанный черной башней корабля, как будто ничуть не приблизился, словно был не берегом, а насмехающимся миражем. Зрение обманывало. Лодка двигалась еле-еле, но она двигалась.

Перед последним броском через озеро они причалили к оконечности гранитного мыса. Питер не позволил отдыхать больше пяти минут. Вера повалилась на камень. Йорис скулил, что устал, хотя устали все, а когда его успокоили, сказав, что грести больше не придется, начал ныть, что хочет есть. Питер побродил у воды, лижущей серые камни, но сосулек тут не было.

Его немного мутило, от голода кружилась голова, и сердце временами принималось стучать, как сумасшедшее. Ничего… Уже скоро. В лагере этот хлюпик забудет о своем позоре, начнет пространно и снисходительно отвечать на вопросы и вовсю распавлинит перья – грудь колесом, хвост зенитной пушкой. Достаточно не напоминать о его нытье – и он по гроб будет благодарен тому, кто впервые в жизни дал ему почувствовать себя мужчиной – не штатной единицей в хозяйстве Стефана…

– Интересно, они нас видят? – спросила Вера.

Парус хлопнул. Вера вцепилась в шкот, пытаясь поймать угасающий шквалик. Питер осторожно развернул в воде лопасть весла. Парус на мгновение надулся и вновь вяло заполоскал. Шквалик стих.

– Вряд ли. Смотри, где солнце. Им блики мешают.

– А в оптику? Со светофильтрами?

– В оптику – да. Так ведь надо знать, что мы возвращаемся, специально высматривать. Кому это надо – Лоренцу?

– Там не один Лоренц!

– Ты бы потише, – предостерег Питер. – Он чуткий.

– Лоренц? – натянуто пошутила Вера.

– Плевать мне на Лоренца.

Еще час плыли молча, лишь в носовом отсеке шевелился Йорис, которому было жестко сидеть, да Вера временами тихонько охала, потревожив руку. Парус еще не совсем обвис; едва заметный ветерок все-таки подталкивал лодку.

На середине озера зыбь разгладилась, спокойная вода казалась еще более темной и как будто маслянистой. Питер часто оглядывался – смотрел на след за кормой. Теперь он жалел, что не пошли берегом. Где бы ни был водяной слон, вряд ли он еще не почуял добычу. Скоро ветер совсем стихнет, а через два-три часа начнет темнеть. Быть может, перед самым закатом ненадолго задует опять, а ночь будет тихая, отвратительная пустая ночь под ясным небом без луны и звезд, с далеким бесполезным светляком фонаря на тупом носу «Декарта»… В такие ночи на озере иногда возникают странные течения, поднимающие на поверхность фосфоресцирующий ил. Незаметные днем, они способны за ночь отнести лодку куда им вздумается.

Что толку в дальних прогнозах. Водяному слону понадобится куда меньше времени, чтобы пересечь озеро в любом направлении. Рано или поздно, и скорее рано, чем поздно, придется рискнуть и взяться за весла. Нет ничего глупее, чем быть сожранным в двух шагах от цели.

Питеру случалось видеть водяного слона и в ста, и в тридцати шагах от лодки. Отчаянный Дэйв, лучший пловец в лагере, единственный из всех рисковавший заплывать на глубину, однажды был атакован и сумел спастись. Правда, озеро штормило, а в шторм водяной слон плохо чувствует добычу. Да и часовой на башне не подвел – Стефан потом наказал его за расход стрел.

Питер знал, кто виноват. Фляжка с темной жидкостью из неприметной лощины за водоразделом, где в круглых ямах чавкает и шевелится горячая грязь, а нефть сама выбулькивает из земли, где не растет даже лишайник и трудно дышится, – эта фляжка лишила его ума. Он все же нашел то, ради чего стоило затевать бесчисленные экспедиции, – рано или поздно это должно было случиться. Он непростительно ошибся, поверив в свою счастливую звезду. Но фляжка была не виновата.

«А ведь, пожалуй, кое-кому там, в лагере, придется кисло, если мы не вернемся…»

Он поймал себя на том, что едва не высказал эту мысль вслух. Нельзя. Не мысль даже – мыслишка. Глупая, ненужная. Нет хуже, чем дожидаться: что-то такое теряется там, внутри, неуловимое, очень важное, без чего нельзя жить, а то превратишься в Йориса. Лучше не жить, чем дрожать.