Александр Громов - Завтра наступит вечность

Имуществу повезло меньше. Одну рацию, смытую потоком воды, безнадежно покалечило при падении с утеса, испортился прибор ночного видения, барахлил пеленгатор. Оружие и боеприпасы уцелели (хотя кое-что нам пришлось подбирать у подножия утеса), но от медикаментов и всяких полезных мелочей осталось меньше половины того, что мы имели перед грозой. И меньше трети первоначального запаса.

Песков вернулся как ни в чем не бывало, охал, ахал и ругал подлюку-судьбу. По его словам, он действительно спустился вниз, пардон, по большой нужде, а как увидел, что в шалаш попала молния, моментально кинулся назад, но не сразу сумел одолеть скользкий подъем. Выходило, в общем, правдоподобно.

Я и не сомневался, что у него выйдет правдоподобно. Мне было любопытно другое: заметил он меня во вспышках молний, когда я шел по полочке назад, прижимаясь к скале и ловя разинутой варежкой падающую воду, и чуть позже, когда я засквозил вниз, и когда ожил и начал карабкаться наверх? Вполне мог заметить.

А мог и не заметить. Запросто мог. Во всяком случае, он не бросал на меня исподтишка никаких подозрительных взглядов. Все-таки ливень стоял стеной, да и молнии не столько освещали, сколько слепили. В таких условиях не больно-то много разглядишь, да и смотрел он, наверное, на вершину утеса, а никак не на середину…

Что же он все-таки прятал там, в расщелине?

И куда перепрятал?

После грозы пошел обыкновенный дождь, и под этим дождем, заунывным и нескончаемым, мы проторчали на вершине до утра, страдая от холода не меньше, чем еще вчера мучились от жары, а на рассвете спустились вниз. Стерляжего и Аскольда пришлось страховать на спуске, да и мы, здоровые, постоянно скользили. До следующего сухого сезона утес нам точно не понадобится, пусть грифы на нем живут.

Стоп. Мы что, собираемся застрять тут до следующего сухого сезона?!

Полупересохшая речка вздулась и вышла из берегов. То, что она не сумела затопить, походило скорее на болото, чем на саванну. В грязи с увлечением промышляли австралопитеки, поодиночке и группами – надо полагать, добывали червей и улиток. Столбиками, как суслики, стояли дозорные – высматривали опасность.

– Пошли, Свят, – сказала Надя, когда мы вернулись, обойдя утес по кругу и подобрав смытое имущество, какое удалось найти.

– Куда?

– Веток нарубим. Надо построить новый шалаш.

Я покачал головой:

– Надо идти к танку.

– Опять ты за свое?

– Опять, – сказал я. – У нас функционирует одна рация, да и та скоро сдохнет. Кроме того, мы не знаем, цела ли моя рация у Лаза. Надо переселяться в котловину, не то, пожалуй, застрянем здесь навсегда. Приживемся. Личинок жевать научимся, водой из лужи запивать. С австралопитеками смешаемся, питекантропов народим. Внесем посильный вклад в эволюцию антропоидов.

Надя фыркнула.

– С-с-в-вят п-прав, – с усилием промычал Стерляжий, мучительно кривя нерабочую половину рта. – С-сегодня и в-выйдем. Да, В-ваня?

Песков молчал.

– Завтра, – сказал я.

– С-сегодня. П-п-постараюсь н-не быть в т-тягость. К-костыль бы мне…

– Сказано – завтра, – отрезал я, вешая на плечо «абакан». – Отдыхай, восстанавливайся. Речь тренируй. А завтра постарайся в самом деле не быть в тягость. Счастливо оставаться, я на охоту. Стройте навес на ночь, лечите болячки. Пока.

«По какому праву…» – начал было возмущенный моим самоуправством Аскольд, но я уже широко шагал, разбрызгивая грязь и нимало его не слушая. Мне хотелось только одного: в темпе смыться, пока не разгорелась свара. Вряд ли кто-то решится попробовать остановить меня, угрожая оружием. Проще смириться и переждать день. А мне хватит и нескольких часов.

Дождь все не переставал. Вода проникала за шиворот, ей было там уютно и тепло за мой счет. Капало с отросшей бороды. Саванна еще не начала расцветать, она пока просто впитывала влагу, жадно пила ее и все никак не могла напиться. На расстоянии в пятьсот шагов наш утес перестал казаться утесом – пятно и пятно. Серость в сырости. Меньшими пятнами вырисовывались гранитные лбы. В бинокль было видно лучше; я различил наш временный бивак и довольно ясные человеческие силуэты. Я даже мог отличить их от фигур австралопитеков.

Отлично. Большего мне и не надо. Наблюдательный пункт я устрою здесь – вон, кстати, подходящий термитник. Хозяева, к счастью, внизу по случаю дождя. Сольюсь с ним в одно целое, и меня не увидит никто, зато я увижу все.

Для начала я перевалил через пологий холм, прошлепал по раскисшей почве еще с километр и дал там несколько скупых очередей. Я надеялся, что в лагере было слышно, а еще больше надеялся, что было ЕЛЕ слышно. Песков должен был понять, что я ушел далеко. Последней очередью я сбил зайца, опрометчиво выскочившего из укрытия в кустах неизвестной мне породы. Другой дичи не было – стада копытных вернутся сюда не раньше, чем зазеленеет первая трава. Черт с ними. Заяц – тоже оправдание охоты.

Неся мотающуюся тушку за уши, я поспешал обратно едва ли не бегом и пригибался, как под пулеметным обстрелом. Бухнувшись животом на термитник, я навел оптику и стал ждать.

Все-таки: заметил меня Песков ночью на утесе или нет?

Если да, то более чем вероятно, что я должен опасаться за свою жизнь. Мы все должны опасаться, но я – в первую голову.

Сейчас, пользуясь моим отсутствием, он должен снова перепрятать то, что перепрятывал ночью, спасая от ливня. Вероятно, это что-то небольшое, что легко поместится в вещмешке. В его самодельном, любовно сработанном из кожи какой-то дохлятины вещмешке, который он ни на минуту не оставит без присмотра.

Если он не заметил меня, разницы нет – неведомый предмет должен быть перемещен в тот же вещмешок, потому что завтра мы уходим отсюда к танку, а затем к котловине. То, о чем так пекутся, не оставляют без присмотра надолго. Тем более навсегда.

Гипотеза, ничего больше. И, как всякая гипотеза, она гроша ломаного не стоит, пока не проверена.

У всякого человека запас терпения имеет свой предел, у меня этот предел всегда был небольшим, но я мобилизовал его весь без остатка. Дождь не ослабевал – мелкий, заунывный, очень упорный дождь, изобретенный природой специально для испытания на прочность человеческой психики.

Сначала в пелене дождя я видел только силуэты, потом мало-помалу научился разбирать, где кто. Вон нахохлился Стерляжий – сидит, не ходит, и правильно делает. Вон Надя пошла за водой с бурдюком. Вон Аскольд тащит охапку веток – не иначе внял голосу разума и собирается соорудить навес. А вон Песков направляется к своим любимым австралопитекам, и вещмешок, между прочим, торчит горбом у него на спине…

– Ы! – громко сказал кто-то за моей спиной.

Я едва не свалился с термитника. Около меня ошивался молодой черномордый австралопитек-самец и, шевеля ушами, с любопытством наблюдал, чем это занят один из богов. Возможно, он хотел подсказать мне, что до роения термитов еще далеко и сейчас мне на термитнике ничего не обломится. Добрая душа.