Роман Глушков - Северный шторм

– Не будем испытывать терпение моих братьев, – предложил Торвальд. – Решим все по-быстрому. Если хочешь что-то сказать или с чем-то не согласен, говори.

– Позвольте только один вопрос, – попросил я. Не знаю, зачем я вообще об этом заикнулся. Наверное, просто не хотелось идти на смерть с угрюмым выражением лица и без единой светлой надежды. – Раз уж мне не суждено попасть в Рай, могу я рассчитывать на место в вашей Валгалле? Говорят, там не спрашивают, в каких богов ты верил при жизни.

– Да, это так, – согласился Вороний Коготь. – Разумеется, тебе найдется там место, Хенриксон. И я непременно замолвил бы за тебя словечко перед Видаром, чтобы он впустил тебя в свои чертоги. Мне бы хотелось, чтобы ты встретился там с Лотаром и лично попросил у него прощения. Но сегодня мы с Видаром стали врагами, так что он глух к моим просьбам. Но если тебе все же доведется увидеть Видара, непременно передай ему: пусть он не срывает злобу на моем сыне. Лотар не виноват в том, что я отвернулся от наших богов. Так уж было предопределено – ведь даже асам не дано знать, как выглядит полотно их судеб и что готовит им завтрашний день. Что же тогда говорить о нас…

Я и конунг Скандинавии Торвальд Грингсон, известный также на весь мир как Вороний Коготь, стояли на площади Святого Петра и внимательно смотрели друг другу в глаза. Мы были словно два хищника, что встретились на узкой тропе и уже никак не могли разойтись. Нас разделяло двадцать шагов – расстояние, с которого хороший стрелок может промахнуться, только если сам того пожелает. Я и Торвальд считали себя хорошими стрелками и знали, что не промахнемся.

У меня за спиной находился спуск с Ватиканского холма – несколько минут назад по нему уехали мои друзья. Уехали, чтобы завершить начатое нами в Петербурге дело. Я верил, что все у них получится, а также верил в Ярослава – все-таки этот парень стоил той жертвы, которую я собирался за него заплатить. Будущий Петербургский князь прошел хорошую школу и непременно еще заставит своего отца им гордиться. Пусть молодость Ярослава была непутевой, но она, по крайней мере, научила его ответственности. А я в свою очередь был рад за своих приемных детей – им предстояло жить под властью князя Ярослава; в любом случае более достойного правителя, нежели тот, которому служил настоящий отец Поля, Люси и Алена – ныне покойный Жан Пьер де Люка. «Хотелось бы, чтобы мои дети жили в более привлекательном мире», – сказал он мне незадолго до смерти. Теперь желание Проклятого Иуды имело все шансы сбыться.

За спиной Торвальда лежал поваленный Стальной Крест, обративший в руины собор Святого Петра. Думал ли я раньше, что увижу такое на своем веку? Казалось бы, кому, как не мне, радоваться этому событию – святоевропейская власть, что в последние годы настойчиво стремилась меня уничтожить, потерпела сокрушительное поражение от тех, кого она считала грязными язычниками. Да, бесспорно, некоторое злорадство я ощущал. Равно как и чувство облегчения, что теперь, возможно, Кэтрин и дети опального Апостола де Люка наконец-то будут оставлены нашими врагами в покое. Однако я не испытывал ликования над телом поверженного врага. Только сейчас я окончательно понял, почему Жан Пьер де Люка, даже находясь в клетке у инквизиторов, отказывался желать гибели растоптавшей его власти. Больше инквизиторов Жан Пьер боялся только одного: наступления второго Века Хаоса, что неизменно повлечет за собой крах нынешнего святоевропейского порядка. Пусть далеко не совершенного, но все-таки порядка. И вот он рухнул… Неизвестно, как долго грозил продлиться в Святой Европе грядущий хаос безвластия, но падение Стального Креста определенно не сулило европейцам ничего хорошего.

Торвальд Грингсон… Личные трагедии этого человека были несоизмеримы с той трагедией, что принес он Святой Европе. Но именно потеря сына и рухнувшая мечта, а за ней и вера в справедливость богов, сломили Вороньего Когтя тогда, когда он должен был праздновать свой триумф. Я нисколько не жалел кровожадного убийцу, однако вполне мог его понять. И эту его последнюю попытку выместить на мне остаток злобы – тоже.

Однако, как выяснилось, на самом деле Торвальд преследовал иные цели…

Горм Фенрир вытряхнул из найденной им бутылки остатки недопитого виски (похоже, с дисциплиной у разуверившихся в победе Защитников было не ахти), отогнал подальше дружинников, чтобы подброшенная бутылка никому из них не пробила голову, и вопросительно посмотрел на конунга. Торвальд взглянул на разгоравшийся восход, поморщился, провел ладонью по лысине, помассировал шею и, настроившись таким образом на схватку, ответил на немой вопрос форинга степенным кивком. Фенрир кивнул в ответ и с размаху подбросил бутылку в небо…

Пять секунд до сигнала…

Нет, время не стало тянуться медленно – просто в кои-то веки я вдруг узнал его истинную ценность. Насколько же в действительности драгоценна каждая секунда прожитой жизни, а особенно если эта жизнь – твоя…

Я смотрел на Торвальда, как в зеркало: тот же спокойный сосредоточенный взгляд, чуть согнутые колени, опущенные по швам руки. Это только с виду мы выглядим неподвижными и расслабленными. На самом деле сейчас в нас сконцентрировано столько энергии, что, приблизься мы друг к другу, и между нами ударил бы электрический разряд. Зрители задержали дыхание и боятся даже кашлянуть – на эти пять секунд окружающий мир словно вымер. Лишь далекие выстрелы, что еще раздавались в южных районах Ватикана, и треск пламени на руинах собора разбавляли звуками воцарившуюся на площади тишину, не позволяя ей стать гробовой.

Звон разбитой бутылки – сроду бы не подумал, что именно он послужит мне сигналом для отхода в мир иной. Что ж, кому-то суждено слышать рев архангельских труб, а кому-то – звон стекла да револьверный выстрел…

Я доверял собственным инстинктам. Я знал, что они сработают так же молниеносно, как и раньше. Главное сейчас – это полностью забыть о том, что инстинкты противника на порядок выше твоих. И вообще забыть о том, что Торвальд – противник. Он – это всего лишь мишень, которую мне надо поразить как можно быстрее. Мысли о том, что моя мишень смертельно опасна, являлись помехой. Именно они таили в себе первоочередную опасность, а не револьвер конунга. Нет мыслей – нет и лишних проблем. Проблема должна быть только одна – попасть в цель с одной пули. Я делал это уже неоднократно, сделаю еще раз…

Звон и выстрел… Звон и выстрел… Больше ничего – только звон и выстрел…

Звон!

Выстрел!..

Между ними практически нет паузы. Хлопок разбившейся о булыжники бутылки мгновенно удваивается хлопком выстрела моего «глока». Звук немного похож на ружейный дуплет, но второй хлопок звучит гораздо громче и резче…