Братья Стругацкие - Дни Кракена [сборник]

— Да прекратите вы это щелканье, — крикнул Сергей Сергеевич. Эхо пролетело под сводами зала и погасло в дальнем углу его.

— Тик-дзанг, тик-дзанг, — ответила тишина.

— Это сон, — твердо сказал ихтиолог и взялся руками за ремень, мягко охвативший его грудь. — Это сон, но я сейчас встану и… э-э…

Ему было неясно, что будет дальше.

— И… э-э-э… так сказать, пройдусь…

Он принялся шарить в поисках пряжки или чего-нибудь в этом роде, стараясь не замечать белой странной рубахи до пояса и коротких белых штанов, облекающих его тело (кстати говоря, тело было вовсе не его — маленькое, белое, мускулистое). Ремни он снял сравнительно легко, но так и не понял, как это у него получилось.

— Сон, конечно, сон, — подумал он с облегчением и встал.

Кресло было похоже на зубоврачебное и стояло на возвышении посреди зала с белыми стенами. Позади кресла, похожий на гигантский гриб, до самого потолка тянулся сверкающий матовым металлом агрегат с торчащими из него двумя длинными широкими трубами, уставленными прямо в затылок тому, кто сидел в кресле. В кресле сейчас никто не сидел, но в одной из труб вспыхивал и гас в такт «тик-дзанг» оранжевый огонь. Это было так красиво, что Сергей Сергеевич даже забыл на время, что видит сон. Он несколько раз обошел вокруг громадного гриба, рассматривая шкалы с бегающими стрелками, рубчатые кремальеры, цветные кнопки. Потом он споткнулся о кресло, остановился, озираясь.

— Пульт управления! — пробормотал он и дернул себя за нос изо всей силы. — Р-реостат…

Сон не проходил, сон оставался, и только теперь Сергей Сергеевич ясно себе представил, до какой степени он ничего не понимает. Он медленно спустился по лесенке на металлический пол, выложенный большими цельными шестигранными плитами, и, смахнув рукой пыль с последней ступеньки, уселся.

— Попытаемся суммировать, — сказал он, с содроганием вслушиваясь в хриплый, совершенно незнакомый голос, вырывающийся у него из горла. — Прежде всего, это — не сон. Следовательно, это — явь. Так. Что отсюда следует?

Отсюда ничего не следовало. Сергей Сергеевич абсолютно не мог представить, как он попал в этот пустой и довольно холодный (он поежился и стянул потуже ворот легкой рубахи) зал, уставленный приборами, не имеющими очевидно никакого отношения ни к нему, Сергею Сергеевичу, ни к его обычным занятиям. Память не подсказывала ему ничего определенного. Сначала в мозгу пронеслось название книги, которую он прочел сравнительно недавно — «Опыт разведения осетровых на высоких широтах». Потом он обнаружил, что не может припомнить своей фамилии, и это снова заставило его усомниться в реальности окружающего. Он оглянулся. «Тик-дзанг, тик-дзанг», — подмигнул ему оранжевый глаз.

— Ага, — сказал ихтиолог, — Я психически болен и нахожусь в клинике. Меня лечат… И правильно делают, но где же, однако, врачи?

Потом он посмотрел на руки, лежащие у него на коленях, — чужие белые миниатюрные руки… «Тик-дзанг, тик-дзанг», — звенело в ушах.

— Главное — хладнокровие, — громко проговорил Сергей Сергеевич, поднимаясь. — Либо я болен и меня лечат — тогда скоро придут врачи и все объяснят. Либо (он снова оглядел себя, покусывая губу)… либо все это — кошмар, бред, и тогда, тогда… Очнусь же я вообще когда-нибудь!

Он осмотрелся по сторонам и пошел на чуть подгибающихся ногах к ближайшей стене.

— Наблюдать, наблюдать!.. Это интереснейший, любопытнейший бред! Смотреть в оба! Наблюдать…

Дойдя до стены, он пошел вдоль нее, огибая громадный зал, пытаясь одновременно и найти смысл всей сложнейшей аппаратуры, которая окружала его, и доказать ее бессмысленность, бредовость. Ничего не поняв, добрел до поворота и опустился прямо на холодный пол. Странное дело — ноги отказывались нести его тело, ставшее таким легким и упругим. Он испытывал ощущение человека, начавшего учиться ходить в зрелом возрасте.

Отсюда грибообразный агрегат с мигающими трубами казался маленьким и далеким, но звонкое щелканье было еще отчетливо слышно. Он прислонился спиной к стене, закрыл глаза и попытался сосредоточиться. Память бездействовала. Портьера на окне… Будильник в виде рыбы, стоящей на хвосте, с циферблатом вместо глаза… Какой-то забор с объявлениями… Ярко красный закат над зеркальной гладью спокойной воды и заросли камыша Строчка из стихотворения — «…зеленый вымпел над волной…» и снова — «Опыт разведения осетровых…» А в чем этот опыт состоит — хоть убей…

Он поднялся и пошел вдоль поперечной стены, опираясь рукой на выступ, поблескивающий циферблатами и круглыми выпуклыми иллюминаторами. За одним из иллюминаторов ему почудилась какая-то тень, он остановился и прильнул глазами к выпуклому стеклу.

Сначала он ничего не понял, а потом ахнул и отшатнулся. С другой стороны глядела на него волосатая человечья маска с маленьким ртом-трубочкой и большими желтыми глазами Когда он отшатнулся, рот-трубочка вытянулся еще больше, глаза медленно моргнули и снова уставились пристально. Потом лицо исчезло. Сергей Сергеевич, слегка оправившись от неожиданности, долго вглядывался в темное стекло, но больше ничего не смог увидеть. Охваченный любопытством, он даже рискнул нажать одну из кнопок над иллюминатором, рассчитывая как-то осветить странное существо, но это привело только к тому, что за стеклом медленно выдвинулась серебристая пластинка и заслонила окошко. Другие кнопки Сергей Сергеевич трогать не решился и двинулся вдоль стены дальше, заглядывая теперь уже в каждое из окошек Все они оказались закрытыми серебристой пластинкой.

Дверь обнаружилась совершенно неожиданно. Сергей Сергеич шел задумавшись, по-прежнему опираясь рукой о стенку, как вдруг твердая белизна подалась под рукой, и он очутился перед приоткрытой дверью. Из-за нее виднелась освещенная лестница с высокими перилами. Сергей Сергеевич остановился и…

Дальше в сознании наступил какой-то непонятный провал. Кажется, он шагал по длинным пустым коридорам, уверенно распахивая двери, поднимаясь и опускаясь по узким чистым лестницам. Иногда ему казалось знакомым все, что окружало его, — коридоры, переходы, пустые комнаты, уставленные приборами, аршинные надписи на стенах… Он узнавал свои руки, свой голос, тело становилось то легче, то тяжелее, движения — более послушными или совсем непривычными Он окликал кого-то, заглядывая в двери, и знал, кого окликает… Словно сон поминутно сменялся явью, явь бредом, бред- снова сном… Потом он словно очнулся, вспомнил громадный зал, тикающий гриб до потолка и странную физиономию за круглым окошком. Он вспомнил свою фамилию — Комлин, и это его страшно обрадовало и подбодрило.

— Какой, однако ж, громадный институт, — сказал он вслух