Нил Гейман - Лучшие рассказы [litres]

– У меня все, – обронил он и сел на свой пень.

Все они, месяцы года, выжидательно смотрели друг на друга сквозь пламя.

Июнь, стеснительная и опрятная, подняла руку:

– У меня есть история про таможенницу, которая работала на рентгеновской установке в аэропорту Ла-Гуардиа, она читала людей, как открытые книги, глядя на очертания их багажа на экране, и однажды она увидела такие чудесные контуры, что влюбилась в этого человека, хозяина чемодана, и ей нужно было понять, чей это багаж, а она не смогла и страдала долгие месяцы. А когда этот человек снова прошел мимо нее на таможенном контроле, она все-таки вычислила его – он был старый мудрый индеец, а она красивая негритянка двадцати пяти лет, и она поняла, что у них ничего не получится, и отпустила его, потому что по форме его чемодана узнала, что он скоро умрет.

Октябрь сказал:

– Хорошая история, юная Июнь. Рассказывай.

Июнь посмотрела на него, как испуганный зверек:

– Я только что рассказала.

Октябрь кивнул.

– Значит, рассказала, – объявил он, не дав прочим вставить слово. – Тогда, может быть, перейдем к моей истории?

Февраль шмыгнул носом.

– Вне очереди, здоровяк. Тот, кто сидит в председательском кресле, говорит, лишь когда выскажутся все остальные. Нельзя сразу переходить к главному блюду.

Май выкладывала дюжину каштанов на решетку над огнем, предварительно раскалывая их щипцами.

– Пусть рассказывает, если хочет, – сказала она. – Богом клянусь, хуже, чем про вино, все равно не будет. А у меня дел полно. Цветы, между прочим, сами по себе не распускаются. Кто за?

– Хотите устроить голосование? – удивился Февраль. – Мне даже не верится. Это что, взаправду? – Он вытер лоб салфеткой, которую вытащил из рукава.

Поднялось семь рук. Четверо воздержались: Февраль, Сентябрь, Январь и Июль.

(– Ничего личного, – сказала Июль, как бы извиняясь. – Процедура в чистом виде, не стоит создавать прецедентов.)

– Стало быть, решено, – сказал Октябрь. – Кто-нибудь хочет что-то сказать, пока я не начал?

– Э… Да. Иногда, – сказала Июнь, – иногда мне кажется, будто кто-то следит за нами из леса, я смотрю – а там никого нет. Но я все равно думаю, что есть.

– Это потому, что ты чокнутая, – сказала Апрель.

– Да уж, – сказал Сентябрь, обращаясь ко всем. – Вот она, наша Апрель. Очень чувствительная и при том самая жестокая.

– Ну, хватит, – решительно заявил Октябрь. Он потянулся. Зубами разгрыз фундук, вынул ядрышко, а скорлупу бросил в огонь, где она зашипела и лопнула, и Октябрь заговорил.

Жил-был мальчик, сказал Октябрь , которому было плохо в родном доме, хотя его никто не бил. Просто он не подходил ни своей семье, ни своему городу, ни своей жизни. У него было два старших брата-близнеца, и они его обижали или не обращали на него внимания, и их все любили. Они играли в футбол: то один близнец забивал больше мячей, то другой. А их младший брат не играл в футбол. Они придумали ему прозвище. Прозвали его Коротышкой.

Они называли его Коротышкой с самого раннего детства, и родители сначала сильно их ругали.

А близнецы отвечали:

– Но он и есть Коротышка. Посмотрите на него. И посмотрите на нас. – Им тогда было по шесть лет. Родители решили, что это мило. Но такие прозвища прилипают намертво, и очень скоро его называла Дональдом только бабушка, которая звонила раз в год, чтобы поздравить его с днем рождения, – ну, и совершенно незнакомые люди.

А из-за того, по-видимому, что у имен есть своя власть, мальчик и впрямь был коротышкой: тощим, мелким и нервным. У него с самого рождения текло из носа – десять лет текло. За обедом близнецы отбирали у него еду, если она им нравилась, и подбрасывали свою, которая не нравилась, и тогда его ругали за то, что он не доел.

Их отец не пропускал ни одного футбольного матча и всегда покупал призовое мороженое тому, кто забил больше мячей, и утешительное – тому, кто забил меньше. Их мать говорила знакомым, что она журналист, хотя всего лишь продавала подписку и рекламные места: она вернулась на работу на полный день, когда близнецы научились сами заботиться о себе.

Одноклассники мальчика восхищались близнецами. Две-три недели в первом классе мальчика называли Дональдом, пока не прошел слух, что братья зовут его Коротышкой. Учителя вообще редко называли его по имени, хотя между собой иногда говорили о том, как жаль, что младший Ковай не такой храбрый и резвый фантазер, как его братья.

Коротышка не смог бы сказать точно, когда в первый раз решил убежать и когда его робкие мечты нарушили границу и превратились в реальные планы. К тому времени, когда он признался себе, что уходит, в большом пластиковом контейнере «Таппервер», спрятанном под куском полиэтилена за гаражом, уже лежали три батончика «Марс», два «Милки Вэя», горсть орехов, пакетик лакричных конфет, фонарик, несколько комиксов, нераспечатанная упаковка вяленого мяса и тридцать семь долларов, в основном четвертаками. Ему не нравился вкус вяленого мяса, но он где-то прочел, что путешественники неделями не ели ничего, кроме этого самого мяса, и именно в тот день, когда он положил пакет с вяленым мясом в контейнер и со чпоком нацепил крышку, он осознал, что должен будет убежать.

Он читал книги, газеты и журналы. Он знал, что если уйти из дома, тебе могут встретиться плохие люди, которые сделают с тобой что-то очень плохое, но еще он читал сказки и знал, что и добрые люди существуют на свете бок о бок с чудовищами.

Коротышка был тощеньким десятилетним мальчиком с вечно сопливым носом и пустым лицом. Если бы вы попытались узнать его в толпе других мальчишек, вы бы наверняка ошиблись. Нет, не тот – другой. Вон там, с краю. Тот, по которому скользнул взгляд.

Весь сентябрь он откладывал свой побег. А потом, как-то в пятницу, когда оба брата уселись на него (а тот, который сел ему на голову, пукнул и громко засмеялся), он решил, что какие бы чудовища ни поджидали его в этом мире, хуже точно не будет – скорее лучше.

В субботу за ним должны были приглядывать братья, но они почти сразу умчались в город, чтобы встретиться с девочкой, которая им обоим нравилась. Как только братья ушли, Коротышка достал из-под полиэтилена за гаражом пластмассовый контейнер. Отнес его к себе наверх. Вытряхнул свой школьный рюкзак на кровать, переложил в него конфеты, комиксы и вяленое мясо. Наполнил водой пустую бутылку из-под газировки.

Потом Коротышка пошел в город и сел в автобус. Он поехал на запад, на расстояние в десять долларов четвертаками от дома – этого места он не знал, но оно показалось ему хорошим началом пути, – вышел и зашагал вперед. Здесь не было тротуаров, и когда мимо проезжали машины, ему приходилось на всякий случай спускаться в канаву.