Стенли Вейнбаум - Черное пламя [litres]

Они поставили стол между ними и принялись расставлять блюда, которые Коннор не смог распознать. Он ел жадно, но Принцесса, несмотря на то, что заявляла, что голодна, все выбирала и почти ничего не ела. Это была безмолвная трапеза, но после нее, закурив черную магически зажигающуюся сигарету, Коннор приготовился задать некоторые вопросы.

Принцесса предвосхитила его намерения. Сардонически горящими зелеными глазами она посмотрела ему прямо в лицо.

– Почему ты любишь Эвани, а не меня? – спросила она.

– Почему? Потому что ты оказалась не такой, какой я думал ты была. Вместо того, чтобы быть чистой и нежной, ты оказалась погруженной в зло. И это не слухи, это исторически зафиксированные факты твоей семисотлетней жизни. Именно потому я ненавижу тебя, откровенно и от души.

Маргарет нахмурилась.

– Тогда ты ненавидишь безо всякого повода, – сказала она. – Разве я не более сильна, чем Эвани, более умна и даже, как мне кажется, более красива?

– Ты отвратительно, невероятно, фантастически красива, – крикнул он, словно это восклицание вырвалось помимо его воли. – Ты наверное самая прекрасная женщина, после Елены Троянской, и самая опасная. И тем не менее, я ненавижу тебя.

– Почему?

– Из-за отсутствия у тебя небольшого качества под названием души. Я признаю твою красоту и твой блеск, но Эвани – нежная, благородная, честная и более достойна любви. Некоторые больше любят душу, а не только внешние данные.

– Душа! – повторила она. – Ты ничего не знаешь о моей душе. У меня сотня душ! Никто не может быть таким нежным, как я, или таким жестоким!

Едва уловимая черточка насмешки появилась на ее совершенных чертах, и они вдруг стали чистыми, словно у ангела. Не поднимаясь, Маргарет нажала носком сандалии выключатель видеоэкрана.

– Контрольный центр, – сказала она, когда экран загорелся.

На нем появилось лицо.

– Пришлите в эту комнату витергон, – сказала она резко, и затем обратилась к Коннору, когда лицо на экране исчезло. – Здесь нет сканера. Эти комнаты и комнаты Хоакина в северной башне единственные в Урбс, где нет сканеров.

– И что это значит?

– Это значит, Томас Коннор, что мы совершенно одни.

Он нахмурился, озадаченный. Внезапно он подался назад, когда сверкнула радуга света. Посланник! И сразу же эта штука зависла над ним.

– Скажи! – проскрипел он в его мозгу. – Скажи! Скажи! Скажи!

Он выпрямился.

– Убери! – закричал он.

– Когда я получу твои знания о Венере, – небрежно сказал его палач.

– Убери, или…

– Или что? – Ее улыбка была нежной, невинной.

– Вот что! – Он преодолел пространство между ними одним прыжком, его правая рука схватилась за изящный изгиб ее шеи левая, прижимая ее плечи к себе.

– Убери, – потребовал он.

Внезапно за его спиной раздался звук, щелчок двери, и Томас был отброшен назад четырьмя мрачными охранниками. Ну конечно! Оператор Посланника, должно быть, слышал его слова. Он запомнит это.

Черное Пламя села. Ее лицо больше не было лицом ангела, а лицом прекрасного демона. Зеленый ад сверкал в ее глазах, но она всего лишь потянулась к выключателю экрана.

– Прикажите Контрольному центру убрать Посланника, – выдавила она хрипло и посмотрела на Тома Коннора.

Посланник мигнул и исчез. Принцесса поднялась, но ее великолепные глаза светились холодом, когда она выхватила оружие из-за пояса охранника.

– Убирайтесь отсюда, все вы! – крикнула она.

Мужчины поспешно покинули комнату. Коннор смотрел на нее.

– Я должен был убить тебя! – пробормотал он. – Для пользы всего человечества.

– Да, должен был, Томас Коннор. – Ее тон был невероятно холодным. – И тогда ты бы умер быстро и безболезненно, но сейчас, сейчас ты умрешь так, как этого захочу я, и смерть твоя не будет ни быстрой, ни милостивой. Я не могу позволить, – ее голос дрогнул, – чтобы ко мне применяли насилие.

Она потерла горло.

– За это… ты будешь страдать!

Он пожал плечами.

– Это стоило сделать. Теперь я узнал твою душу! Теперь я больше не сомневаюсь.

Насмешка на лице Маргарет проявилась более явно.

– Правда?

Ее лицо внезапно изменилось и снова стало чистым, мягким и нежным.

– Правда? – повторила она таким печальным голосом, в котором звучали тоны колокольчиков, которые он так хорошо помнил.

– Нет. Ты думаешь, Черное Пламя – это настоящая Маргарет Урбс? Ты хоть понимаешь, что означает бессмертие?

Ее неповторимые черты внезапно исказились, словно ей в живот воткнули кинжал.

– Ты думаешь, это благословение, да? Ты наверное удивляешься, почему Хоакин не наказал тебя?

– Да. Я думаю, это – проявление тирании. Из-за собственных прихотей.

– Прихотей? О, Боже! – ее голос задрожал. – Почему он избавился от собственной матери! Благословение? Это проклятие! Я живу лишь из-за чувства долга перед Хоакином, иначе я бы покончила жизнь самоубийством много веков назад! Я до сих пор могу это сделать, я на грани! – ее голос звучал громче.

Коннор неотрывно смотрел на Принцессу.

– Почему? – воскликнул он.

– Ты спрашиваешь «почему»? Семьсот лет. Семь сотен лет! Страх перед любовью! Как бы я посмела полюбить человека, который стареет день за днем, зубы его желтеют, а волосы выпадают, и он становиться старой развалиной? Страх перед детьми! Бессмертные не могут иметь детей! Неужели ты думаешь, что я не променяла бы бессмертие на материнство? Подумай.

Коннор не нашелся что сказать. Ее голос возвысился почти до истерики.

– Ты знаешь, что такое семьсот лет? Я знаю! Это значит, семь веков без дружбы. Ты удивляешься, почему я иногда убегаю в леса, в поисках компании, товарищей, любви? Потому что в остальных местах мне в ней отказано! Как я могу иметь друзей среди людей, которые исчезают словно призраки? Друзей мне не найти и среди сухих ученых Бессмертных. Я так одинока. Я устала… устала… устала!

В ее зеленых глазах блеснули слезы, но когда Томас открыл рот, чтобы заговорить, Маргарет остановила его резким протестующим жестом.

– Мне до смерти надоело бессмертие! Я хочу встретить кого-нибудь, кто смог бы полюбить меня по-настоящему. Кого-нибудь, с кем бы я хотела состариться. Чтобы вокруг меня росли дети. Мне нужен… нужен друг!

Она всхлипывала. Импульсивно он придвинулся к ней и взял за руку.

– Мой Боже! – выдавил он из себя. – Мне очень жаль! Я и не понимал…

– А ты… ты поможешь мне? – Ее совершенные черты были умоляющими, в глазах блестели слезы.

– Все, что будет в моих силах… – пообещал он.

Ее великолепные губы были двумя розовыми лепестками, когда она приблизила их к нему. Томас наклонился и нежно поцеловал их – и отпрыгнул, словно его губы коснулись настоящего пламени.

Смех! Он увидел ее глаза, полные насмешки, слезы в которых были лишь сардонической радостью.