Коллектив авторов - Магнитная буря [сборник litres]

– ИТАК, ХАРВИ. Я хочу поговорить с вами о Винтоне. Как вы, наверное, слышали, он мертв – или, по крайней мере, люди так думают. На самом деле он в лаборатории. Он хотел, чтобы я сделал это! То, что я сделал… Он убедил меня… Но я не уверен… То есть… Винтон… Харви, я убил его, или, вернее, я оставил его в живых… Теперь он будет жить вечно! – Мурта замолчал и задохнулся, как пловец, выходящий из глубокой воды. – Я не знаю, что я говорю! – он опустился на стул и закрыл лицо руками.

– Что вы имеете в виду, Мурта? Расскажи мне, что случилось.

Он посмотрел на меня, поймал мой взгляд и поспешно оглянулся на огонь. Удивительное признание было для меня бессмысленным. В основном, я думаю, что я был поражен свидетельством того, что действительно был человек, способный чувствовать, в той оболочке ума и материи и красивой одежде, которую мы все назвали его именем. Он был новым человеком, способным страдать. Но он начал говорить – и его история была невероятной.

Через несколько месяцев после моего отплытия Винтон стал жертвой автомобильной аварии, однажды поздно вечером отправившись домой по знакомым улицам. Ночь была для него как день, но, увы, не для водителя машины, которая его задавила!

Винтон мог говорить, когда его подняли, и он умолял, чтобы его отнесли в лабораторию Мурты. Молодой человек знал, что Мурта был врачом, и не хотел, чтобы его мать встревожилась без необходимости. Он понятия не имел, насколько сильно пострадал. Но осмотр сказал Мурте, что он мог сделать очень мало. Он остановил кровоизлияния и попытался с помощью местных анестетиков унять боль, но для Винтона больше не было никакого лекарства. Он выжил, но беспомощность и боль, боль, которая будет стоять между ним и его фантазиями, боль, которая со временем измотает его мужество и сломает его самообладание, останутся с ним до конца дней. Мурта рассказал все это мальчику со свойственной ему тупой, бесчувственной бестактностью. Не могу поверить, что он намеренно сгустил краски.

ПОКА ОН ОБЪЯСНЯЛ несчастному его положение, пришло искушение – мысль, которую он лелеял, как дикую невероятную фантазию. Как он это обосновал, я не знаю. Он мог быть очень убедителен, когда хотел. Возможно, он обещал Винтону бессмертие – свободу от ограничений тела, время без конца для обучения и размышлений и творческой деятельности, которые любил мальчик. Возможно, он только предложил возможность избежать боли и принять участие в дерзком приключении. Но я могу себе представить, как это было – уверенный в себе, говорящий как человек с властью с обескураженным, замученным юношей, который пытался принять решение о безрадостном будущем инвалида. Тот, кто должен был быть опорой матери, которая заботилась о нем – который по волшебству его воображения должен был стать ей опорой, – должен стать бременем для нее, пока он жив.

Мурта отдал матери Винтона все свои деньги. Он заплатит ей, чтобы она чувствовала себя комфортно, – он представил это как страховку и, кроме того, сделал ее своим наследником. Помните, он был героем, который медленно возвращал зрение ее сыну. Винтон знал, чего добивался Мурта. Он знал о работе Леба и Каррела. Если сердце может продолжать биться в колбе годами, почему бы мозгу не думать вечно? В этом плане не было ничего невозможного. Как сможет он общаться? Это было просто – он знал азбуку Морзе, и Мурта решил проблему эфферентных импульсов. Он должен доверять ученому, чтобы тот выполнил свое обещание о деньгах. А если юноша откажется, ему суждено стать обузой для бедной матери. Я хорошо знал, что страховые полисы содержат «оговорки о самоубийстве» – мужчины, как известно, убивают себя, чтобы получить деньги для кого-то столь дорогого, как эта мать для ее мальчика. Я не был удивлен, услышав, что он сказал «Да».

Мурта сам был анестезиологом. Он установил операционный стол под светом, вытащил восковую голову (с готовой и ожидающей полостью в форме мозга) и поставил ее возле стола. Хладнокровно подключил систему, подающую очищающие, питательные жидкости в восковую полость, подготовил катушки подогрева и капиллярные трубки, выполнил все электрические подключения и применил эфирный конус. Череп юноши был проломлен, и Мурта резал вдоль пролома. Он мастерски отсоединил спинной мозг. Вероятно, в волнении он забыл, что делает; но до наступления ночи Винтон из доброго, привычного жилища из плоти и крови переселился в то неподвижное мертвое тело из воска и стали, которое никогда не предназначалось для того, чтобы удерживать хрупкий живой дух. Закончив, Мурта без сил рухнул в кресло. Он проспал всю ночь в том самом кресле, где теперь сидел я.

Его сны были ужасны; но утром он взял себя в руки и заставил себя выполнять обычные обязанности врача, сообщающего о смерти. Его свидетельство было принято без вопросов из-за его связи с университетом, хотя он не был известен как медик, а лишь как преподаватель. Затем он позвонил матери и сообщил новости, как друг и врач ее сына. Он соврал о страховке и добросовестно осуществил обещанный обман. Он оставил ей чек и обещание еще больших денег. Вероятно, она так и не заметила, что это был личный чек в местном банке. Вернувшись в свои комнаты, Мурта написал завещание в ее пользу, засвидетельствовал его и уставился в новое восковое лицо Винтона.

ВНЕЗАПНО ТЕЛЕГРАФНЫЙ КЛЮЧ начал стучать – слабой, шаткой, неуверенной морзянкой, но достаточно ясной, чтобы ее можно было безошибочно определить. Винтон был там, живой!

Мурта не мог сказать, что это значит. Он не знал кода. Он с бесконечной тщательностью записывал точки и тире в течение долгого времени, и, закрыв ключ, бросился покупать кодовую книгу. Остаток дня он потратил на перевод сообщения.

И чего там только не было! Проклятия, молитвы, просьбы, длинные отрывки бессвязных мыслей, цитаты из стихов мальчика и свидетельство частого бреда! Это было ужасно (я использую слово Мурты). Его ужас усиливался, и он часто выпрыгивал из-за стола, только чтобы вернуться и снова погрузиться в работу. Очень скоро он выучил азбуку Морзе и мог читать целые предложения. Временами он не мог больше терпеть и бежал, бродил по улицам, борясь за собственное здравомыслие и душевное равновесие. Но всегда, неизбежно и неотвратимо, он возвращался в роковую лабораторию.

Однако в тот первый день, когда он снова открыл дверь, ужасный металлический голос, казалось, изрек ему приговор на неведомом грозном языке точек и тире. На этот раз Мурта расшифровывал послание постепенно, несколько предложений за один раз – и они были как прежде. Изменения в положении и температуре головы – успокаивающие или даже наркотические растворы не давали облегчения. В промежутках между «приступами» здравомыслия Винтон жаловался на то, что его пытали. Он оплакивал свою беспомощность. Прошли дни… недели… месяцы. Коллеги, привыкшие считать Мурту одиноким, стали замечать странности в его поведении, а некоторые даже предлагали помощь. Но Мурта отшатнулся от них. Он стал изможденным, не мог ни есть, ни спать, – одинаково мучился в своей лаборатории или вдали от нее, находился на грани безумия со своим ужасным гостем. Я думаю, что… Плавные восковые черты лица, должно быть, были хуже всего.