Эвре Рихтер-Фрих - Бессмертные карлики [litres]

Паквай был опытен и прекрасно знал, что эти глухие короткие выстрелы не могли быть произведены из винчестера или браунинга крупного калибра. Даже смитвессоновские револьверы или наган издают более громкий звук.

Но кто же мог стрелять в этой безрадостной пустыне?

Вдруг тобай заметил маленькое голубоватое кольцо дыма, которое поднялось над степью и растаяло в лучах солнца. Выстрелы, значит, были направлены в небо, и так как ни один разумный человек не станет стрелять в кондора, находящегося на высоте тысячи метров, то нетрудно было угадать, в чем дело.

Паквай опустил свое охотничье ружье и без дальнейших раздумий пошел на выстрел через траву в человеческий рост вышиною. Несколько минут спустя он склонился над потерявшим сознание профессором. К своему изумлению, он увидел старого седого человека в смертельном изнеможении. Револьвер выпал из худой руки, более похожей на иссохшую лапу. Выстрелы были, по-видимому, произведены последним усилием слабеющей воли. Но человек был еще жив.

Паквай не терял времени.

Он взял на руки исхудалое тело, легкое, как тело ребенка, и перенес его к своему костру. Он расстегнул одежду старика, влил смесь коньяка и воды в сухие безжизненные губы и проделал все необходимое для восстановления дыхания. Этими разумными приемами он скоро достиг своей цели. Через несколько минут старик открыл глаза и осмотрелся спокойным и ясным взглядом. Он не пытался приподняться, но быстро оценил положение. Его испытующий взор устремился на склонившегося над ним человека, и, казалось, он остался доволен увиденным.

– Что могу я сделать для вас? – спросил по-испански Паквай, и в его мягком, спокойном голосе звучал чуть заметный гортанный индейский акцент. – Я принадлежу к миссии Красного креста из Коимбры, – продолжал он. – Мое имя – Паквай.

Слабая улыбка пробежала по отмеченным близкой смертью губам старика.

– Немного воды, – прошептал он.

Сделав несколько глотков, профессор лежал тихо в течение нескольких минут. Он собирался с последними силами. Затем он начал говорить короткими, сжатыми фразами, как человек, желающий рассказать возможно больше за короткое время.

– Во внутреннем кармане у меня на груди лежит мой путевой дневник, – сказал он. – Возьми его и, когда я умру, отошли тому, кто может продолжать работу, которую мне пришлось прервать. Мое имя, адрес и завещание найдешь ты в том же кармане. Этот дневник содержит важные сведения – путь к великой тайне. Остальные бумаги пригодятся, быть может, для того, кому суждено окончить мое дело. У меня было достаточно воли, но не хватило сил. Цель так высока, что стоит пожертвовать жизнью, чтобы достигнуть ее. Я не сожалею о моем путешествии – иначе я был бы плохим сыном науки. Понимаешь ли ты меня, ДРУГ?

– Да, – ответил Паквай торжественно. – И твой дневник я передам верному человеку, обладающему истинною силою духа. Но ты говоришь о смерти. Жизнь еще нуждается в тебе, господин.

Старик покачал головой.

– Я сам врач, – сказал он. – Уже восемь дней, как смерть подстерегает меня. Конец мой близок. Во мне остались живы, быть может, только несколько мозговых клеток. Они – хранители моей последней воли. Пройдет несколько минут, и все будет кончено! Но я могу теперь умереть спокойно. Ты – человек, достойный доверия, Паквай. Твое имя известно по ту сторону Аконкагуа [7]. Но теперь оставь меня в покое… Как хорошо старому человеку уснуть!

Около двух часов просидел Паквай у изголовья умирающего Раймонда Сен-Клэра. Он отгонял от него насекомых и заслонял его от жгучих лучей солнца, меж тем как тяжелое дыхание старика становилось все тише и тише.

Вдруг умирающий приподнялся, опираясь на руки.

– Инес! – воскликнул он. – Берегись черного Антонио! Проклятие ему и всему его роду!

Со стоном он упал навзничь. Судорога, сводившая черты его лица, прекратилась, и лицо приняло мягкое и ясное выражение, в то время как жизнь медленно отлетела от старика. Бледные губы его двигались, словно шепча что-то. Он теперь был далеко-далеко, в ином времени. Быть может, сидел он у кафедры Пастера и повторял слова учителя: «Прекрасно умереть за великое знание».

Через несколько минут Паквай поднялся. Он долго стоял, склонив голову. Ни один звук не нарушал окружавшей его торжественной тишины.

Только высоко в небе кружился кондор, далекий и величавый.

Операция была окончена.

Высокий, сильный доктор, на целую голову возвышавшийся над всеми ассистентами, мыл окровавленные руки в то время как уносили пациента.

Сестра милосердия подошла к нему.

– Пятнадцать минут, – сказала она отрывисто.

Хирург, довольный, кивнул.

– Идет, идет, – сказал он спокойно, – а как с наркозом?

– Больной уже проснулся. Он вполне благополучен. Это необыкновенно симпатичный, терпеливый юноша. Его мать здесь и желает говорить с доктором.

– Я сейчас приду.

В приемной стояла высокая, бедно одетая женщина в черном. Она была очень бледна, а покрасневшие глаза и нервно трепетавшие руки свидетельствовали о бессонных ночах. Ее низкий приятный голос дрожал, когда она обратилась к доктору с ясными голубыми глазами.

– Ну что? Как?..

– Это тяжелый случай, сударыня. Операция прошла прекрасно. Остальное должны довершить туберкулезные врачи.

– Я не совсем понимаю…

– Как вам известно, у вашего сына сильно затронуто одно легкое. Это легкое мы изъяли, удалив несколько ребер.

– Все это кажется мне ужасным!

– Почему? Лучше освободиться от больного органа, который мешает и причиняет вред. Многие люди, старые и молодые, живут с одним легким и чувствуют себя великолепно… А ваш сын, я думаю, будет совершенно здоров. Это также мнение специалиста по легочным болезням, который присутствовал при операции. Никаких излишеств. Если он обладает спокойной и уравновешенной натурой, он проживет дольше, чем кто-либо из нас.

Бедная женщина словно помолодела на десять лет. Она схватила руку доктора и горячо пожала ее.

– Как мне благодарить вас! – промолвила она. – Это мой единственный сын, и я вырастила его своими трудами. Сегодня – самый счастливый день в моей жизни!

Она быстро отвернулась, чтобы скрыть слезы радости, выступившие на глазах.

Доктор посмотрел на нее. Уже не было перед ним пожилой, измученной матери – словно молодая девушка, выбежала она из серой больничной комнаты.

Но хирург не торопился.

В глубоком раздумье вышел он из громадной больницы, на фасаде которой виднелась вывеска Красного креста.

Был восхитительный весенний день, и воздух словно трепетал от радости всевозможных обещаний.

– Здесь – дорога к настоящей жизни, – будто говорил врачу фиорд. – Приди ко мне, и я подарю тебе новые приключения, новые чувства и новую весну!..