Эвре Рихтер-Фрих - Бессмертные карлики [litres]

– Она была удивительная женщина, – пробормотал Фиэльд и повернулся к стенке. – Других таких не встретишь в больших городах. Чтобы найти таких, надо уйти в пустыню, далеко, далеко от джазбандов, граммофонов и модных магазинов… Но что касается теперешнего, Паквай, после того, что мы знаем об этой экспедиции, мы не можем взять на свою ответственность донну Инес.

– Опасности существуют повсюду, – сказал индеец. – Пароход в Европу отходит только через три недели, а мы должны, как ты сам решил, двинуться в путь через несколько дней.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Что сеньорита Сен-Клэр будет предоставлена своим врагам. Я разговаривал об этом с Хуамото. Он говорит, что побитый перуанец никогда не сдается. Черный Антонио будет преследовать девушку, подобно разгневанной пчеле. Он, несомненно, приедет с тем же пароходом, что и Конча, вот увидишь! Кроме того…

Паквай вдруг остановился, слегка смущенный.

– Ну, пожалуйста, выбалтывай! – воскликнул Фиэльд. – Что там еще кроме?

– Да, господин, – продолжал индеец, – в жилах донны Инес течет немало перуанской крови. Она упряма. Убедить ее не так-то легко. Она, по-видимому, смотрит на свое участие в поездке как на нечто давно решенное и неоспоримое теперь, когда она уверена в прибытии Кончи. Это указание самой судьбы, – твердит она, – что ты задержался с отъездом, а Конча выздоровела так скоро. Она все эти дни только и делает, что готовится к дороге и приводит в порядок моторную лодку. Сегодня она заказала новый бак для керосина.

Фиэльд поднялся на постели резче, чем это было для него полезно.

– Эта проклятая рана все еще мешает мне. Не то я бы заставил ее послушать другую музыку. Я не люблю, когда женщины вмешиваются в мои дела. Но я поговорю серьезно с этой молодой сеньорой.

Возможность эта весьма скоро представилась раненому, так как в ту же минуту послышался слабый стук в дверь и Инес вошла в комнату. Она осторожно двигалась на цыпочках и имела весьма озабоченный вид.

Фиэльд невольно улыбнулся:

– Пожалуйста, не трудитесь ходить так тихо из-за меня, – я не люблю, чтобы со мной обращались, как с больным. Одна лишняя рана ничего не меняет в устройстве моего тела. Через три дня я уезжаю.

Инес захлопала в ладоши.

– Ах, как прекрасно! – воскликнула она. – Пребывание в этом Иквитосе становится невыносимо. Как чудесно будет снова ехать по реке!

Фиэльд про себя ругнул ее, а вслух сказал:

– Итак, вы окончательно уверены, что едете с нами?

– Разумеется. Вы же сами дали мне слово. Если Конча выздоровеет… Не правда ли?

– Да, но все это приводит меня в отчаяние. Я не могу взять на себя ответственность…

– Вы не должны так много говорить, – сказала Инес и положила маленькую руку на его рот. – Я знаю, что это вам вредно. А до вашего выздоровления я считаю себя вашим секретарем и сделала кое-какие приготовления…

– Я уже слышал.

– Вам нечего бояться, что я наделаю глупостей. Я понимаю свое дело.

Фиэльд тихо рассмеялся.

– Да, да, теперь вы одерживаете верх, сеньорита Инес. Я лежу в постели и не смею сорвать своих повязок, но через два дня эта дудка заиграет другую песенку… Если вы, несмотря на все, отправляетесь с нами, то я требую, чтобы вы не вмешивались в мои дела. Дисциплина и еще раз дисциплина.

Смущенная девушка опустила голову.

– Я всегда имела это в виду. Я знаю свои обязанности.

Она повернулась и тихо вышла из комнаты. Фиэльд смущенно посмотрел ей вслед.

– Лихорадка от раны, должно быть, еще не совсем прошла, Паквай, – сказал он. – Мне что-то очень жарко. Давай-ка измерим температуру.

– Странная женщина! – прошептал индеец, ставя больному градусник.

Норвежский доктор, по-видимому, хотел что-то возразить на последнее замечание Паквая, но трудно вообще что-нибудь говорить, когда лежишь с градусником во рту. Итак, при этих обстоятельствах никто не имел возможности узнать мнение Фиэльда о странной женщине.

Термометр показывал 37,8, и, значит, дело обстояло не так уж плохо. Затем сосчитали пульс. Сердце работало немного учащенно. Врач-испанец, посетивший на следующий день своего норвежского коллегу, был не очень-то им доволен.

Ионас Фиэльд также не был доволен. Он плохо спал в эту ночь. Он сердился на свое собственное добродушие. Чувство слабости перед большими и серьезными женскими глазами было его давнишним недостатком.

Четверо суток пыхтела большая и неудобная моторная лодка, несущая экспедицию Фиэльда вверх по реке Мараньон мимо маленького городка Наута [12] Наута стоит при слиянии рек Мараньон и Укаяли (Примеч. ред.) , где второй из главных истоков Амазонки присоединяет свое водное богатство к могучей матери-реке.

Лодка была старая и сильно подержанная, но мотор только что вышел из мастерских Болиндера и был достаточно силен и прочен. Но за спокойный ход похвалить было его нельзя.

Рубка была теперь превращена в пассажирскую каюту и под наблюдением Инес вымыта и вычищена всеми дезинфекционными жидкостями, какие только нашлись в Иквитосе. Она все-таки пренеприятно пахла рыбой и разной гнилью. Но жара была такая нестерпимая, что никто не испытывал особенной охоты сойти под палубу, где было еще жарче от топки мотора.

Все же керосин во многих отношениях является отличным топливом. Он держит в отдалении москитов, и поэтому пассажиры моторной лодки имели возможность тихо и мирно лежать в своих гамаках, протянутых на палубе.

Инес и Конче было предоставлено переднее помещение. Оно, по-видимому, служило некогда «каютой капитана» и, несмотря на свои скромные размеры, было все же самым комфортабельным в лодке.

Обязанности каждого были точно определены. Хуамото, знавший каждый участок фарватера, был лоцманом, Кид Карсон заботился о машине и о кухне. Паквай стоял у руля, Фиэльд и Конча, в качестве выздоравливающих, лежали почти все время в своих гамаках, чтобы поскорее набраться сил для предстоящих испытаний. Инес заведовала провиантом.

Удалившись от последних признаков цивилизации, молодая барышня из Лимы переменилась окончательно. В Иквитосе парикмахер с жалобными причитаниями избавил ее от прекрасных пепельно-золотистых волос. Она опять надела мужской костюм, который она носила без обычного в таких случаях кокетства. Все части костюма были старые, сильно поношенные, вплоть до тяжелых грубых сапог, в которых ее ноги чувствовали себя отлично. Фиэльд замечал не без известного удовольствия, что Инес отдавала себе точный отчет в предстоящих трудностях. Но то, что доставляло ему особенную радость, было ее простое и спокойное обращение с мужчинами. Она всегда принимала живое участие в их разговорах и подбадривала их всевозможными выходками. В тихие звездные ночи она играла на мандолине и аккомпанировала Киду Карсону, поднимавшему ужасающий вой, который засел в его глотке еще с тех времен, когда он пел куплеты и плясал чечетку в кафе-шантане. Но тоска по умершему деду все еще лежала темной тенью в огромных прекрасных глазах, несмотря на то что Инес, видимо, боролась сама с собой, чтобы скрыть свое горе от посторонних глаз.