Ромен Люказо - Лаций. Мир ноэмов [litres]

Состояние Корабля показалось ей противоречивым. Повсюду суетился маленький программный народец, чирикая на своем цифровом наречии. Он облеплял стены, трубы и двери. Толпился в терминалах и интерфейсах. Занимался своим делом, не особо замечая появление и уход материальных созданий. Некоторые зоны, кажется, недавно привели в порядок, и они сверкали всеми своими начищенными хромированными поверхностями. Аппараты тут издавали лишь легкое электронное гудение. Люки открывались бесшумно, и по первому слову.

Но так было не везде. На смену хромированным коридорам пришел унылый пейзаж – как будто эту сторону гигантского металлического Левиафана совсем забросили. Прежде всего, шум от работающих машин стал сильнее. Сперва различие почти не чувствовалось и проявлялось только в вентиляционных системах, лопасти которых вращались с трудом. Потом стало хуже. Они шли по залам, высотой в пятьдесят раз превышающих человеческий рост, наполненных огромными станками со всевозможными клапанами, трубами и поршнями, но металл, из которого они состояли, казалось, проржавел и разваливался на куски. Кое-где утечки горячего пара наполняли атмосферу зловонием, а из неисправных барокамер капала вязкая жидкость. Света не хватало, потому что никто не подумал заменить перегоревшие плафоны или поврежденные электросети, так что они шли в неприятных сумерках. Даже голоса программ тут раздавались реже, так же, как еле заметные тени автоматов техобслуживания.

Плавтина спросила об этом у Аттика, и тот ответил с гневной усмешкой:

– У нас не было времени заняться необходимым ремонтом. Отон рискует, отправляясь в это путешествие.

Следовало ли видеть в этой деградации результат того, что душа Отона оставила Корабль? Или же это симптом еще более серьезного недуга, своеобразного рака, пожирающего внутренности «Транзитории»? Нужно ли понимать это, как метафору эпантропического пространства, огромного Лация, принадлежащего Интеллектам, о котором рассказывала Ския? Разве ее собственная родительница не погибла сама, унесенная болезнью другого рода?

Пока она над этим размышляла, они подошли к концу первой части их путешествия – той, что Аттик решил пройти пешком. Отсек, где находился Священный остров, как называл его автомат, находился почти под самым геометрическим центром Корабля, который был, как ему и полагалось, продолговатой формы, чуть расширявшейся у кормы. «Огромная акула», – добавил Эврибиад. Плавтина никогда не видела акул. Теперь, объяснил автомат, они снова сядут на поезд. Отличная новость, подумала Плавтина, у которой болели ноги.

Они достигли маленького восьмиугольного зала со стенами из проржавевшего металла, набитого множеством компьютерных консолей. В каждой стене были окна, однако из-за грязного стекла и нехватки света нельзя было разглядеть, что находится за ними. Посреди залы виднелся люк с бронированной крышкой, достаточно широкий, чтобы в него мог пролезть деймон. Плавтина ощутила присутствие Интеллекта – неясного, не осознающего самого себя, но более сложного, чем крошечные гомункулы, с которыми она привыкла разговаривать. И в этом контакте была жажда, желание взаимодействия, от которого ей стало неловко. Аттик искоса взглянул на нее:

– На вашем месте я не стал бы связываться с сущностью, которая здесь обитает. Она немного не в себе.

Плавтина задрожала и закрыла разум от всех контактов.

Когда Аттик склонился к обшарпанным старым экранам и начал нажимать на кнопки, она подошла к одному из окон. Пыль на стекле скапливалась уже не один век, так что ей пришлось прижать нос к окну, чтобы хоть что-то увидеть.

Вправо и влево уходил огромный коридор, казалось, бесконечных размеров, края его терялись в темноте. А наверху, в тысяче метров, видны были переплетения транспортных систем, монорельсов и огромных металлических труб, пересыпанные мигающими огнями. Плавтине казалось, что она смотрит на внутренности огромного животного.

А посреди всего этого, параллельно стенам, две сияющих черты, казалось, висели в пустоте. Аттик объяснил Плавтине, что это такое: ускорители частиц, самая важная и самая опасная деталь «Транзитории». C таким устройством Корабль становился практически автономным. Газ можно было взять с поверхности газового гиганта или же просто терпеливо собрать в самых плотных зонах межзвездного пространства. Но для этого необходимо было устройство длиной в несколько километров.

Плавтина на секунду задумалась. Интеллекты могли бы выбрать и другую технологию, менее опасную и не такую громоздкую. Они могли бы создать запас антивещества и черпать его оттуда, а не творить самим. Но для этого нужно было общество, а не собрание отчаянно независимых сознаний. А этого, кажется, последователи Человека так и не смогли добиться.

В какой-то момент она увидела, как идет один из бесшумных поездов, которые ездили по всему Кораблю. Состав остановился так, что одна из дверей точно припечаталась к шлюзу того зала, где они находились; в зоне, где находились ускорители частиц, старались сохранять абсолютный вакуум.

Людопсы – послушные и слегка обеспокоенные – сели в поезд вслед за Аттиком, и дверь закрылась.

– Простите, что заставил вас идти пешком, но я не хотел привлекать внимания, – сказало бледное создание. – Теперь осталось всего несколько минут пути.

Плавтина зевнула, вытянула ноги и положила их на противоположное сиденье. Поезд попросил ее снять сандалии.

Царство Аттика мало походило на остальные помещения Корабля. Миновав шлюз из сырого металла, они оказались в просторном атриуме. Здесь не было видно стали, спрятанной под естественными материалами. Это место можно было принять за древний патрицианский особняк со старой красной планеты – с позолотой, резными деревянными панелями, отделанный белым строительным камнем. Через высокое потолочное окно в атриум лился золотистый свет летнего солнца. Зал был украшен мраморными колоннами, между которыми виднелись скульптуры, принадлежащие к классической эпохе Человечества: абстрактные конструкции из тонких разноцветных железных прутьев, закрепленные на потолке с помощью почти невидимых веревок и приводимые в движение малейшим дуновением ветра. У этих предметов когда-то было практическое назначение, однако из-за своей древности и простой красоты они потеряли всякую функциональность, сохранив лишь немного таинственную художественную ауру. Плавтина остановилась перед причудливым сооружением – маленькое металлическое колесо висело в рамке, сделанной из двух перевернутых треугольников, и крепилось к остальным деталям металлическими болтами. Аттик улыбнулся, когда на ее лице отразилось непонимание. Он положил ей руку на плечо и прошептал: