Ромен Люказо - Лаций. Мир ноэмов [litres]

Они приближались к Плавтине. Она же – огромная трубчатая конструкция, практически незаметная еще несколько секунд назад, – постепенно становилась видимой, как тень на усыпанном звездами фоне.

Отон повернулся к Эврибиаду. Теперь дело за вами, сказал колосс. Тон, которым он это произнес – повелительный, резкий, – дал понять людопсу, что теперь все становится по-настоящему серьезным, и настал момент по-настоящему проявить решимость. И до Эврибиада дошло, почему его повелитель стремился выиграть время этим странным маневром. В материальном мире, вне нереального составного сознания и удобства онейротронов, кибернет повернулся к Феоместору.

– Пришло время отправиться в небесную тьму, – сказал он другу ясным голосом, несмотря на страх, буравящий ему желудок.

Плавтина блуждала по потайным местам, в тени стен, перегораживающих Корабль.

Вергилий шел впереди, а три металлических паука замыкали процессию. Теплица с тропическими растениями скоро превратилась в воспоминание. Минуя коридор за коридором, они все дальше углублялись в огромную систему капилляров, окружающую центральный цилиндр. Они шли не по прямой линии, а скорее по широкой дуге. По крайней мере, у Плавтины было такое впечатление, потому что пешком им часто приходилось идти в обход: огромные альвеолы, заполненные странными атмосферами и пейзажами, преграждали им дорогу.

Теперь, когда она поговорила с Ойке, ей тревожно было идти по этому пути. Корабль умирал; она же по этой причине получала что-то вроде права существовать и действовать, не как тень из старых времен, а как самостоятельное существо, которым она и была в прошлом… Она терялась в этом причудливом нагромождении слов, в игре зеркал. Неопределенность, в которой она оказалась, беспокоила Плавтину. До сегодняшнего момента она жила, чтобы служить. И даже самые худшие времена – времена Гекатомбы – не заставили ее всмотреться в себя и спросить, кто она и что должна делать. Люди когда-то сумели разобраться с этой проблемой, множа богов и философские принципы. Позднее они стали почитать Число, или Quanta, Причину и Концепт. Даже случай, превращенный в Fatum, стал объектом своеобразного культа. У разумов же, напротив, был только один бог – и теперь он умер.

И вот Плавтина, в свою очередь, разделила этот удел человека, эту абсолютную самонедостаточность относительно мира, которую никогда не испытывал ни один ноэм. Она посмотрела на свои руки, на бледную кожу, которая была совсем новой всего несколько часов назад – теперь ее покрывали синяки и царапины. Ее локти и колени горели огнем, и мышцы начинали болеть. Заслуживает ли такое хрупкое тело, чтобы его вырывали у бездны?

Ничего не зная о бушевавшем в ней водовороте мыслей, Вергилий все так же невозмутимо шагал вперед, его насекомьи лапки бряцали металлом.

Они долго шли между двумя стальными стенками, по такому узкому пространству, что Плавтина едва могла в нем раздвинуть руки. Оно находилось на головокружительной высоте, в промежутке между двумя отсеками. А вернее – между двумя мирами, различными по атмосфере, а может быть, и с разной силой тяжести. Она вспомнила о своих зоологических изысканиях, о том времени, когда она занималась прикладными исследованиями сложных систем. Важная часть земной биосферы мигрировала вместе с людьми, захватывая территории в низинах, лучше всего защищенные от ультрафиолетовых лучей. В глубине Valles Marineris было несколько полупостоянных болот, кишевших разнообразными растениями и животными. Для амфибий и саламандр каждая лужа, каждый пруд становились ограниченной миниатюрной вселенной, где пища могла закончиться и даже вода высохнуть при наступлении сухой зимы. И все же тут из года в год поддерживалось общее равновесие – путем аккуратных осеменений и точечных затоплений, благодаря которым головастики разных видов смешивались друг с другом, – это позволяло поддерживать одновременно разнообразие видов и генетическую гомогенность, обеспечивающую их выживание. И так происходило на всех уровнях: на старой изначальной планете эта динамика соблюдалась в целых регионах и даже на континентах. Получилось ли у другой Плавтины – настоящей – воспроизвести ее в этой огромной конструкции, служившей ей телом? Наблюдала ли она за миниатюрным космосом, затиснутым меж металлических бортов Корабля, содержавшим, в свою очередь, множество микрокосмов, которые вкладывались один в другой, наподобие матрешки?

Сегодняшней Плавтине было сложно понять, как связана эта невероятная система и скромный автомат, которым она была прежде. Если только не рассматривать ее биологическое тело как объединение микрокосмов, каждый из которых жил собственной жизнью и которые будут действовать сообща, пока она жива? Разве она не состоит из скопления клеток с переработанным генетическим кодом, происхождение которого ей неизвестно? Плавтина встряхнулась. В этих мыслях было что-то тревожное.

Полчаса спустя они пересекли зал, из которого через люк можно было попасть в отсек слева (по ощущениям он был намного холоднее других). Плавтина невольно остановилась и с любопытством взглянула на круглую герметичную дверь, задвинутую длинным предохранительным стержнем. Плавтина увидела пейзаж с изорванными формами и высокими сугробами, мутный воздух которого клубился голубоватой пургой. На мгновение в тумане, в нескольких метрах от стены, она заметила низкорослый, почти человеческий силуэт, который глядел на нее проницательным взглядом. Плавтина моргнула.

Секунду спустя на его месте был только ледяной туман. Может быть, ей это привиделось от усталости. Вергилий терял терпение. Она с неохотой зашагала дальше.

Снова коридоры, снова трубопроводы. И везде – следы войны, растерзанные тела эргатов, стены, почерневшие от взрывов или продырявленные залпами из огнестрельного оружия. Ее эскорт был начеку, обращая внимания на знаки и ощущения, которых она не улавливала. Они наверняка чуяли электромагнетический след врага на расстоянии, а возможно, даже умели делать выводы из перемещения воздуха. Один из боевых автоматов догнал Вергилия и загородил собой Плавтину, выставив конечности вперед. Они миновали несколько перекрестков. Иногда механический скарабей сомневался, выбирая между двумя ответвлениями, поднимал голову, словно принюхиваясь или прислушиваясь к далеким звукам. Как-то раз он повернул обратно на полпути, будто почуяв угрозу.

Голоса ноэмов по-прежнему не доносились до Плавтины. После разговора с Ойке она вновь начала ощущать, пусть и с перебоями, то, что осталось от вычислительной матрицы Корабля, – далекого и бурного моря концептуального интеллекта. Иногда до нее долетало эхо, звенело в глубине ее разума, но она не могла найти его источник. Где-то поднялся неясный крик, одинокий и душераздирающий, но такой далекий, что казался лишь вздохом, и тут же смолк, не рассеяв, а только усилив тяжелую тишину. Ей оставалось только шагать вперед, еще и еще, постоянно прислушиваться к опасности и молиться неизвестно кому, чтобы выбраться отсюда целой и невредимой. Она сконцентрировалась, сосредоточилась внутри себя, задействовала свои новые органы чувств.