Ромен Люказо - Лаций. Мир ноэмов [litres]

К горлу у нее подступила тошнота. И все же Плавтина продолжала идти. Поскольку, в противоположность маленькому Вергилию, ее создательница Ойке наделила ее телом и всем, что к нему прилагалось. В том числе – жалом страха.

Так что она шла вперед, как в одном из кошмаров с извращенным символизмом, от которого просыпаешься вся в поту. Поскольку, повинуясь атавистическому рефлексу, механические создания уступали дорогу существу, похожему на человека, которое осторожно опускало на землю тонкую, хрупкую ножку, делая шаг, а потом еще один, и еще. Плавтина шла с закрытыми глазами, сложив руки в немой молитве, которую она не знала, кому возносить. Море эргатов расступилось перед ней, и, словно в безумии, она дошагала до первой из теней. Та не могла ни увидеть ее, ни тронуть. И все же ее страх сменился невыносимым ужасом, сковал ее тело, разжижая нервы и кости, пронзая живот и ввинчиваясь в череп. Она протянула руку. Ничего не почувствовав, она проникла под хитиновый панцирь, ее длинные белые пальцы нащупали внутренности и сжала их – так мягко, что сверчок и не почувствовал момента, когда перестал жить. Он исчез, проглоченный бездной, из которой ему никогда не следовало бы появляться. Оставшись без движущей силы, тесная группа скарабеев тут же рухнула.

И тут остальные чудовища повернули к ней фасеточные глаза, осознавая опасность.

И мир взорвался в тысяче битв. Захватчики дали приказ одержимым эргатам атаковать всех, кого они увидят, и те бросились на бойцов Ойке. Воздух наполнился воем, шумом скоростных снарядов; и когда эти снаряды находили свою металлическую цель, в стороны летели искры. И одержимые начали один за другим взрываться. Но это не замедлило их бега. Скоро раздавленных насекомых из первых рядов стали толкать вперед или погребли под другими телами. Завязалась рукопашная – один против сотни. В отличие от своих противников, защитники Плавтины были созданы для войны. Их лезвия из углеволокна звенели о сталь, сносили головы и лапы, пропарывали животы. Механизмы в панцирях целыми волнами карабкались на пауков-автоматов, безразличные и к опасности, и к собственному выживанию.

Среди этого хаоса, этой ужасной бойни Плавтина шла вперед и обращала одного сверчка за другим в ничто. Всякий раз, как она убивала одного из них одним мановением руки, она уничтожала импульс, заставляющий двигаться сотни тел, которыми сверчок завладел. И так враги десятками, сотнями разом погружались в каталепсию и, казалось, застывали на насекомьих лапках, на спинах, защищенных панцирем, а порой – на боку.

Она едва замедлила шаг, когда один из пауков, погребенный под многочисленными эргатами, взорвал свои боеприпасы, унося противников вместе с собой. Горячее дыхание взрыва коснулось ее лысой головы. Плавтина шла, не останавливаясь, и молилась, чтобы милость, сохранявшая ей жизнь до сих пор, не оставила ее теперь.

Но взволнованные машины начали скапливаться вокруг нее. Не потому, что обратили на нее внимание, но потому, что их процессы были перегружены из-за ожесточенного боя. Ей пришлось сбавить шаг.

Один из двух пауков, что пока оставались в живых, выпустил рядом с собой десяток крошечных ракет. Окружившие его машины взорвались, некоторые их куски отлетели так высоко, что упали в противоположном конце огромного зала. Плавтину тряхнуло взрывной волной, и она отступила. Но взрыв расчистил ей путь, и она ринулась в открывшуюся брешь.

Это было ошибкой. Последний сверчок высчитал, где находился настоящий эпицентр битвы, и уставился невидящими глазами в правильном направлении. У него оставалось не так много порабощенных эргатов для защиты. Один из них сумел высвободиться из потока, сосредоточенного вокруг последнего паука и побежал к Плавтине со всей скоростью, которую только позволяли его металлические лапки. Панцирь его сиял, и на его заостренных жвалах на миг блеснула кровь. Плавтина же продолжала идти, делая один шаг за другим. Что еще она могла сделать? Только надеяться, что доберется до цели прежде, чем эргат ее догонит.

Автомат приближался по колеблющейся траектории, зигзагом, то и дело клацая мощными челюстями. Она ощутила дуновение воздуха на щеке, резко остановилась, слишком напуганная, чтобы двигаться вперед. Жук отдалился, потом прошел прямо перед ней. Он ее поймает. Ей отсюда не выбраться. Она не смела даже повернуть голову, чтобы не привлечь внимание автомата. Она ждала, слушая, как вокруг нее брякают лапы насекомого, то отдаляясь, то возвращаясь.

А потом за ее спиной раздался звук удара, и порабощенный жук, сбитый Вергилием, отлетел в сторону с громким звуком ломающегося железа. Он поднялся, сделал несколько неуверенных шагов, а потом два металлических создания повернулись друг к другу, ритмично клацая жвалами.

И начался смертельный танец. Каждый пытался проткнуть другого, раздавить его, прижав панцирем. После нескольких неловких атак Вергилий уклонился вправо, скакнул назад и воспользовался замешательством противника, чтобы пронзить его жвалом. Брызнула густая, почти органическая жидкость, скорее охряная, чем красная.

Это зрелище не осталось незамеченным. Другие жуки прекратили сражаться с пауком и атаковали Вергилия. Плавтине некогда было колебаться. Она понеслась вперед со всех ног и, не останавливаясь, сжала сверчка в бешеном, смертоносном объятии. Скоро в руках у нее осталась лишь горстка пыли.

Снова наступила тишина, только потрескивали металлические переломанные суставы умирающих автоматов. Плавтина отдышалась и оглянулась назад. Ни один эргат не шевелился.

Последний паук погиб под натиском противника, конечности ему выдрали, голову размозжили панцирями. Повсюду валялись обломки железа, выпачканные в жидкости, и полубиологические органы, как на поле боя после самой страшной резни, которую она когда-либо видела.

И Вергилий – бедное создание… Плавтина не успела. Его панцирь проломили в трех или четырех местах, челюсти превратили в кашу, и из них толчками выливалась светлая сукровица. Правый глаз ему вырвали, и в зияющую дыру было видно скопление процессоров и следы желеобразных нервных окончаний. Она подошла к нему, опустилась на колени. И снова, склонившись над маленьким сломанным автоматом, Плавтина спросила себя, чем же она сама от него отличается. Соотношением металла и плоти? Но ведь это никогда не считалось чем-то существенным. Вергилий был почти живым. Она положила ладонь на его запачканный панцирь и всхлипнула, не удержавшись. От этого прикосновения автомат задрожал. Его задняя лапа, почти невредимая, дернулась в последней судороге.

Плавтина не вытерпела, потянулась к нему разумом, пытаясь понять, осталась ли в нем еще хоть кроха сознания. И нашла ее, как следует спрятанную в глубине нервной системы, в маленьких полураздавленных ганглиях: тонкий ручеек чувствительности, ментальной активности. Всего лишь легкая, еле различимая тень прежних эмоций. Эта тень боялась, не хотела умирать – не сейчас, и по возможности, никогда, настолько желанной была жизнь сама по себе.