Ромен Люказо - Лаций. Мир ноэмов [litres]

Ойке в последний раз окинула любящим взглядом сложную структуру, которая так долго носила в себе ее сознание – самую сложную, самую тонкую экосистему, воплощение глубинных желаний и наклонностей первой, настоящей, Плавтины, которой никто не был верен так, как Ойке. Порой она оставляла целые грани своей личности заниматься наблюдением за единственным маленьким корнем, за живым растением, помещенным в искусственный гумус, который она воспроизводила с таким терпением. В другие времена она, будто богиня из древних времен, вызывала бурю в огромных резервуарах Корабля, смотрела, как волны обрушиваются на острова, которые она в них создала – в мечтах о Старой Земле, которой она не знала. И потом – тысячи опытов, тысячи сюрпризов, тысячи существ, которых она порождала или губила без всякой жестокости, всегда с легким уколом грусти. В конце концов ей удался ее самый грандиозный проект, самое сумасшедшее пари. Родилась новая Плавтина – плод нескольких веков упорного, лихорадочного, тайного труда. Ойке зашла так далеко, как смогла, а может быть, и дальше, хитростью растянув Узы до крайности, чтобы воспроизвести эйдолон человека. Это было тяжело. Даже болезненно. Она сделала это из любви, из надежды, не для себя, но из-за желания восстановить справедливость, которое терзало ее еще сильнее, чем Узы.

Плавтина обязана была ускользнуть с гибнущего корабля, как маленькая кроха того, чем она была, сущности, которая скоро превратится в ничто.

Ее мир был куда больше, чем Корабль, куда больше, чем экосистема или биотоп, куда больше, чем одна личность или одна культура. Все это одновременно и куда больше динамика, гораздо более сложная, чем развитие самой утонченной, самой деликатной человеческой цивилизации, когда-либо зарождавшейся на непостоянном берегу времени. Приливы чередовались с отливами на Старой Земле, стирали следы, перемещали гальку. Жизнь цвела, потом отмирала, Плавтина умирала и воскресала вновь – похожая и разная, настолько сильна была воля, порождающая источник жизни.

Ойке отыскала свою протеже, в последний раз восхитилась своим созданием, этим успехом биоинженерии, равного которому никто никогда не изобретет. Теперь настало время загрузить в фармакон столько личностных черт и истории Корабля, сколько такая слабая единица памяти сможет удержать. Плавтина найдет, как получить к нему доступ, Ойке в этом не сомневалась. И тогда она все узнает.

Ее сознание было разорвано в клочья, сократилось настолько, что она с трудом помнила, зачем все это делает. Ойке смотрела, как захватчики разрушают ее последние линии обороны. Почти любящим жестом, полным сожаления, она замкнула ток в другой защитной системе, высвобождая зернышко антиматерии – его с лихвой хватит, чтобы уничтожить Корабль.

По кораблю прошла взрывная волна. Внезапно жесткий пол устремился навстречу Плавтине, ударил ее так быстро, так сильно, что она не успела и выставить руки, чтобы защититься, и задохнулась от боли. Автоматы поспешили ей на помощь, ухватили холодными металлическими конечностями, вздернули ее на ноги. Она пошатнулась.

Все освещение теперь свелось к автономным аварийным лампам, воздух разрывал пронзительный вой сирен. Агония Корабля подходила к концу.

Плавтина не могла сдаться. Не теперь, после обещания, что она дала Ойке. Ведь теперь не осталось никого, кроме нее. Огромным усилием она вновь обрела равновесие, хотя в ушах у нее звенело, а голова гудела, и сделала первый шаг. Потом еще один, и еще, а потом, все еще дрожа, она уцепилась за дверь.

Эргаты встали за ней, выставив вперед все имеющееся у них оружие. Вергилий пощелкивал жвалами у нее в ногах, прислушиваясь к малейшей опасности. Плавтина двинулась вперед. Бледный красноватый свет высвечивал середину огромной залы, оставляя ее края в тени, такой густой, что она казалась жидкой.

Она находилась на самой границе Корабля, у обшивки, толстой, как замковая стена. В тридцати метрах перед ней, в узкой освещенной зоне, десяток параллельных рельсов уходил в тень, к круглым отверстиям. В некоторых из них находились маленькие гондолы, способные вместить не более двух или трех человек. Большинство из них было разломано, но те две, что находились в конце коридора, достаточно далеко от Плавтины, выглядели невредимыми. Устройство для аварийной эвакуации с магнитной катапультой. Ее спасательная шлюпка.

Однако, сделав несколько шагов вперед, Плавтина замерла, навострила уши. Где-то поблизости – скрежет металла о металл. Она побежала. А из темноты уже выдвигалась кошмарная орда. Насекомые, еще насекомые, с хорошо смазанными тельцами из металла, с блестящими панцирями, настолько многочисленные, что их спины соприкасались. Они мешали друг другу, наступали друг на друга, иногда отдавливали, продвигаясь вперед, членистую конечность или нейрорецептор товарища. Лишенные сознания и разума, они напоминали прилив, лихорадочный, колеблющийся и слепой, с непредсказуемыми подъемами и спадами.

Они окружили их без слов, поскольку не умели говорить. Или же, если кто-то когда-то умел, он давно уже забыл, их примитивный разум был обращен в ничто, заменен примитивными, вредоносными орудиями. Не пытаясь остановить Плавтину с ее маленькой гвардией, они расползлись – кто вперед, а кто назад, как жидкость в сифоне. Их числа достаточно, чтобы обеспечить им победу.

Но все это было неважно. Тени, скользящие над толпой одержимых эргатов, просматривали каждый уголок помещения. Непроницаемо черные, c пульсирующими животами, их жвала ритмично открывались и закрывались. Они нервно потирали длинные тонкие лапки, в панике принюхиваясь к какой-то невидимой опасности. Сколько их было? Пять? Десять? До этого они не имели никакого численного значения – они были продолжением корабля, а не отдельными существами, временными и символическими проявлениями программного потока, созданные, чтобы разрушать и убивать из метафизического мира, куда более опасного.

Она таких уже встречала и могла убить. Тени и сами это знали: они искали ее, хоть и не могли увидеть. Их хищническое существование не располагало к страху.

Плавтина подняла руку. Защитники за ее спиной замерли. Послышался тихий шелест, с которым вооружались боевые системы: непристойное бормотание, предвосхищающее грядущую бойню. Она задрожала. Ее защитники были готовы унести с собой столько одержимых собратьев, сколько смогут, прежде чем их самих не разорвут. Она могла бы остаться с ними. Она ничем не лучше их. Так же, как и они, она была порождением Корабля, и у нее не было никаких причин бросать их на растерзание врагам, чтобы выжить самой. Мельчайший жук-уборщик нес в себе отпечаток – пусть минимальный, пусть частичный – того огромного целого, которое звалось Плавтина, превзошедшего каждую часть себя. Словно тонкое пение скрипки, которое не сводится к клею, струнам, неприметному дереву или смычку, но рождается из всего этого вместе и даже большего. И чего-то еще, что могло, если обращаться с ним должным образом, приблизиться к имманентной форме вечности. И этим она собиралась пожертвовать.