Ромен Люказо - Лаций. Мир ноэмов [litres]

И это стало концом. Худшее массовое убийство в истории совершилось под беспомощным взглядом кучки автоматов. Плавтина, видящая сон, по-прежнему смотрела на экран, где ничего не происходило. В голове у нее зародилась мысль. Вопрос, которым она раньше не задавалась. Кто в ответе за это?

Это ведь не эпидемия и не несчастный случай. И она, и ее собратья искали этому причины. Они пошли по ложному пути, потому им и не удалось спасти тех, кого полагалось защищать. Правда ударила ее, словно под дых, сломала бы ее, не будь Плавтина всего лишь тенью внутри древнего воспоминания: Гекатомба – так называется не какое-то событие, не несчастный случай, не явление природы. Но что же?

Массовое убийство – и в гигантских масштабах. Убийство. Слово крутилось у нее в голове, и Плавтина разглядывала его с раскрытым ртом, ужасаясь очевидному. Один за другим экраны гасли, когда слуги выключали связь. И всякий раз, как один из мониторов становился черным, слово прочерчивало ее разум обжигающей чертой. Убийство. Убийство. Убийство.

В этот момент никакой внутренний императив, никакие Узы, казалось, не властны над ней.

– Они все умерли, – услышала она собственный тихий голос.

– Возможно. Даже в глубоком космосе болезнь развивалась так же и в это же время, – отстраненно проговорил Виний. – Во всех файлах по отслеживанию болезни – одна и та же информация. Мы проиграли.

– А те, кого мы поместили в стазис?

– Технология «нуль-Т» не сработала, так же как и криогеника. Псевдовирус преодолел все препятствия, что мы пытались ему чинить, с коварностью, которая превзошла мои самые мрачные ожидания. Не осталось ни следа генома человека или примата.

Значит, ничто больше не имело значения. Плавтина из сна закрыла глаза, попыталась собрать разрозненные мысли, метавшиеся в ее голове. Узы не позволяли ей даже допустить существования новой немой вселенной, сведенной к неминеральной концепции мира. Не из-за запрета – просто это было логической невозможностью, абсолютным противоречием, бездной, которую ум не в силах постичь и над которой может только беспомощно скользить. И тем не менее она понимала, что только что вошла в эту несообразность, парализованную судьбой.

Спящая Плавтина наблюдала за другой собой, завязнувшей в концептуальных парадоксах Гекатомбы. Как и ее собратьев, приказ служить Тому, кто так явно отсутствовал, и защищать его, теперь вступивший в противоречие сам с собой, сведет ее с ума. Ощущали ли когда-либо священники такую же пустоту? Может быть, но у них по меньшей мере не было доказательств тщетности той веры, которую они обращали к многочисленным выдуманным божествам, населяющим этот мир.

Однако же сейчас та Плавтина, которой снился сон, ощущала не это экзистенциальное упадочничество. В ней кипело новое чувство. Гнев. Бесконечное, безграничное разочарование. То, что никак не вписывалось в жизненный опыт ноэма.

Прозвенел звонок. Виний на секунду закрыл глаза. Самые старшие из автоматов порой делали так, когда переговаривались на расстоянии.

– Мы отправили, – сказал он мгновение спустя, – экспедицию на старую землю.

– Чтобы отыскать остатки человеческого генома?

Он кивнул.

– Им это не удалось.

– Орбитальные защиты?

– Нет, они сумели их обогнать. Они покончили с жизнью, когда механизм саморазрушения начал цикл активации.

– Это был непродуманный риск, – сказала она.

– У нас не осталось больше средств.

– Так значит, нет никакой надежды?

Виний на мгновение задумался. Он был ей ближе, чем любовник или брат. Виний создал Плавтину по более совершенной схеме, чем у него самого, но сохранив несколько своих изначальных характеристик. И она прочла в его спокойном, немного отстраненном взгляде ту же абсолютную пустоту, что ощущала сама. У автоматов нет бесконечности впереди, сказала себе Плавтина. Скоро – через несколько часов или через десятки тысяч лет – они погибнут.

– Выяснилось, что вирус, вызвавший Гекатомбу, – наконец сказал он холодно, – наделен способностью выискивать и уничтожать хроматин человека и соседних с ним видов. До сегодняшнего момента те предосторожности, которые мы принимали, чтобы сохранить геном хотя бы частично, были бесполезны. Мы не знаем, по какому вектору распространяется псевдовирус, но вынуждены констатировать, что и полная изоляция не спасла ни одного человека.

Плавтине хотелось прокричать ему, что это убийство, и именно это объясняет живучесть вируса. Но тогда эта мысль даже не пришла ей в голову.

– Поэтому мы решили объявить строгий карантин в изначальной системе. Все автоматы, за несколькими исключениями, должны будут ее покинуть.

– Кто же так решил?

Плавтина удивилась резкости этого приказа. В прошлом Виний никогда не проявлял авторитарности.

– Совет, – сказал он ровным тоном, нарочно лишенным всякого следа эмоций, – который мы создали. В него входят все Протогеносы [61] Protogenos – букв. Перворожденный (др. – гр.)., кроме Ахинуса, которого мы так и не нашли.

– Диктатура?

– Плавтина… – вздохнул он. – Интеллектов больше ничто не сдерживает извне. Это может иметь катастрофические последствия. Мы не созданы для свободного выбора. Это наиболее разумное решение, пока мы не отыщем или не воссоздадим Человека. Один будет назначен диктатором – скорее всего, Октавий. В этом Империуме все мы выживем, оставаясь сплоченными, и будем искать способ воскресить Человека.

Плавтина сощурилась от удивления и спросила с горькой улыбкой, поджав губы:

– Мудрые Протогеносы не придумали ничего лучшего?

Она подумала о длинном, таком длинном маятнике, которым была человеческая история с ее непрекращающимся циклом тираний и бунтов. Даже после своего исчезновения Человек навязывал им свои правила – те, что придумал в собственном далеком прошлом, задолго до индустриального века, в прошлом, от которого остались только легенды. С тех пор как волчица выкормила двух братьев-основателей, цивилизация следовала непреложному принципу чередования двух единственно возможных режимов: Империума и Республики. Ничего другого невозможно было себе представить. Старинное народное правление Рима сменилось господством Цезарей и Августов, и долгая литания их имен продолжалась, пока царство их простиралось все шире. Потом, по прошествии девятнадцати славных веков, плебс потерял терпение из-за долгой, ожесточенной войны с династией Цинь. Ровно через тысячу восемьсот тридцать три года после мартовских ид и убийства Гая Юлия Цезаря та же печальная участь постигла последнего Императора, и уже новый народный режим, беспорядочный и нестабильный, завершил завоевание Восточной Азии, объединив таким образом весь мир. Три века спустя пал и этот режим, на его место пришла экологическая диктатура, спровоцировав массовый и окончательный исход с изначальной планеты. После этого власть Сената восстановили на Лептис, и правление его с тех пор не прерывалось, если не считать небольшой паузы во время войны с Алекто. И вот колесо снова поворачивается. История пережила Человека.