Гораций Голд - Аватара

Пока он был не один, он занимался открытым разрезом в брюшной полости анестезированной морской свинки, пытаясь прижечь концы нескольких капилляров первой электрической иглой, из тех, что следовало испытать перед общим хирургическим использованием. И в течение некоторого времени, даже после того, как все ушли, бережливая натура истинного ученого заставляла его продолжать работу над морской свинкой, чтобы животное не пропало даром, хотя все мысли занимала более важная для него задача.

Кровь, наконец, перестала течь, все капилляры закрыты, хотя была сожжена и большая часть плоти, но это не имело значения, поскольку до операции на человеке изобретение будет довольно скоро усовершенствовано. Он увеличил поток хлороформа, животное на столе тяжело вздохнуло и дернулось, прежде чем застыть неподвижно.

Теперь он обнаружил, что его руки дрожат. Не было способа привести его нервы в порядок. Он вышел в холодильную камеру, бросив маленький трупик морской свинки в отсек для отходов. На мясницких крюках висели мертвые тела — куски безжизненного мяса. Не глядя, он прошел мимо них, и в белом, мертвенном свете слабой лампы нервно зашаркал к запертому отделению. Его неуклюжие руки нащупали ключ и замок; он вытащил цилиндр — шесть с половиной футов длиной, три фута шириной и два фута высотой — подвешенный на подшипниках.

Идеально сформированное тело, лежавшее в ледяном цилиндре, он бережно вытащил и, осторожно подставив под него плечо, перенес из холодильной камеры к своему лабораторному столу. Ему пришлось вернуться, чтобы выключить свет.

Долгое мгновение он смотрел на свое творение, воплощение физического совершенства, и, как он верил, умственного тоже: он мог заставить его жить и думать. Но даже если его творение откажется встать, дышать и ходить по земле, все равно оно было самым совершенным человеком, заставляющим восхищаться своей великолепной красотой, хотя бы даже и пришлось бы начать все сначала.

Он мысленно вернулся к истокам своей мечты. Из безупречного порядка шагов до завершения оставался только один.

Искусственный белок — он его создал и отдал институту, чтобы с ним поступали как им заблагорассудится. Само по себе открытие не имело коммерческой ценности. Он знал это, поскольку природный белок, имеющийся в любой плоти, был гораздо дешевле и полезнее.

Но протоплазма — это главным образом белок; другие составляющие давно синтезированы; только производство искусственного белка затрудняло лабораторный синтез протоплазмы.

Он работал над этой идеей.

К счастью, институт не требовал никаких записей; это были исследователи чистой науки, работающие в строго практичных целях. Завершение коммерческого изобретения было всем, что они требовали. Так что доктор Эрл мог работать в тайне.

Сначала он создал протоплазму — крошечный белый сгусток инертного материала — и послал в нее минутный заряд электричества. Клетка резко сжалась, и расширилась только тогда, когда он снова разомкнул цепь. Но она оставалась неподвижной.

Он осторожно увеличил заряд на почти незаметную долю миллиампера и, затаив дыхание, наблюдал результат под микроскопом.

Клетка сжалась в том же сильном спазме, что и раньше, но когда он разомкнул цепь, она не сразу вернулась к своей прежней форме. Затем она слабо шевельнулась.

Его сердце бешено заколотилось. Нервными руками он капнул немного застоявшейся воды, полной тысяч микроскопических жизней, на сгусток протоплазмы, когда тот задрожал и попытался сдвинуться с места. В воде он, казалось, мгновенно ожил, словно в своей естественной среде. Проявляя недюжинную энергию, он преследовал и пожирал мельчайшие частицы жизни, пока не наткнулся на одну крупнее себя и не был проглочен.

Он отошел от микроскопа, опьянение разлилось по его венам. Он потерял свою ожившую протоплазму. Но вместо этого получил ошеломляющую мечту. Несравненно большую ценность.

Теперь его разум не мог успокоиться. Он постоянно мечтал о создании живого человека. Двухнедельный отпуск он провел в своей квартире, почти не тратя время на еду, и вместо сна бредил мириадами вычислений. Хотя он чуть не получил нервный срыв и должен был провести месяц в санатории, проблема была решена.

Он попросил скульптора, своего друга, сделать статую самого совершенного человека, какого только можно себе представить. Тем временем он работал над ростом клеток, многочисленными тестами, сверкой анализов органических проб у других экспертов, постоянно выискивая ошибки. Скульптор закончил одновременно с ним.

ПО МНЕНИЮ древних, идеальный мужчина должен быть шести футов двух дюймов ростом и весить от ста восьмидесяти пяти до ста девяноста пяти фунтов. Статуя, которую сделал его друг, имела такие пропорции, но лицо обладало большим характером, чем у глуповатого греческого бога с носом, продолжающим линию лба, полными чувственными губами и мягким округлым подбородком; вместо этого у него был изящно вырезанный нос, ноздри которого слегка раздувались, а переносица изгибалась почти незаметно; рот красивой формы, но строгий, а подбородок длиннее классического идеала, округлый, немного выступающий вперед и полный силы и характера.

Мощные мускулы можно было проследить под холодным камнем; вместо грубых узловатых мышц художник предпочел длинный, жилистый, неутомимый вид. Ноги были ровно в половину длины статуи; спереди они, казалось, сужались вниз от гладкого бедра к худой, упругой лодыжке, но, если смотреть сбоку, и эта часть получилась столь же гармоничной, как хорошо сформированные бицепсы. Спина, грудь и живот были крепкими, с четко выраженными мышцами, а пах определенно выделялся, как у греческого атлета. И статуя заняла место в углу комнаты доктора Эрла, как будто полная уверенности в своем человеческом совершенстве, но, по-видимому, сознающая более серьезные вопросы жизни.

Затем, в течение нескольких лет, доктор строил скелет и облекал его в плоть, через которую старательно проводил сосудистую систему и бесчисленные нервы. С величайшим трудом он выстроил дыхательную и железистую системы, постоянно сталкиваясь с новыми задачами и с тщательностью истинного ученого решая их. Кожа, ногти, зубы, волосы — все это и все остальные части тела он делал искусственно, презирая соблазн использовать части трупов. Четырнадцать лет он работал, как демон, ел мало и старался обходиться всего четырьмя-пятью часами сна.

Это чуть не убило его, но он это сделал.

И теперь он смотрел на безымянного мертвеца, который никогда не жил. В каждом мускуле, в каждой четкой линии конечностей, в каждом изгибе тела, в каждом изгибе головы он повторял ту статую, в которой его друг, скульптор, воплотил самого совершенного человека, какого только мог себе представить.