Лен Корвус - На крючке

Он мрачно рассматривал своё отражение в зеркале, аккуратно, одну за другой, застёгивая магнитные пуговицы на тёмно-серой сутане.

– Пе-ервый дознаватель инквизиционного блока Капитула, – она мягко, словно кошка, проскользнула в комнату и в мгновение ока оказалась у него за спиной. – Я так тобой горжусь, Чес-слав!

Он поймал её руку, попытавшуюся расстегнуть только что застёгнутое, и уклонился от коснувшихся шеи губ.

– Мне некогда.

– Тебя не было трое суток, – она капризно надулась. – Я скуча-а-ала…

Он замер, глядя на неё в зеркало.

– Ты… пьяна?

Её лицо вмиг изменилось. Вместо расслабленной истомы в глазах блеснула злоба.

– Пьяна?! Интересно, как ты себе это представляешь? Тебя. Не было. Трое. Суток!

«Это» он представлял себе до тошноты чётко. Даже фантазия не требовалась, достаточно не страдать амнезией. Да и праведное возмущение с оскорблённой невинностью она тоже разыгрывала отнюдь не впервой… Увы, Чеслав был почти готов к тому, что после трёх суток своего отсутствия найдёт её опьянённой чужой кровью.

Но всё же сейчас отчего-то засомневался.

– Извини, – он вздохнул, прекрасно понимая: нахлынувшее чувство вины иррационально… но не в силах ничего с этим поделать. – Я… Мне просто почудилось.

– Почудилось? Что тебе почудилось, проклятый палач?! – внезапно взвилась она. – Ты обещал мне защиту и еду! Защиту и еду, а не заточение в этом пустом склепе и стылую тухлятину из пакетов! Тебя не было трое грёбаных суток! Трое суток ты где-то ловил, истязал и жёг заживо таких, как я. И знаешь что? Я завидую им! Потому что моя участь страшнее!..

Волна ярости захлестнула его, от чувства вины не осталось и следа. Он, резко развернувшись, схватил её за горло и со всего маху приложил головой о стену. Человеческая женщина умерла бы на месте, но она только зашипела, оскалившись и обнажив клыки (три длинных, белых и острых, один – правый верхний – обломанный наполовину). Однако и он давно уже сильно отличался от обычного человека и вместо страха испытал лишь ещё большую злость.

– Я защищаю людей, – процедил он. – От таких тварей, как ты, – и вновь ударил её затылком о стену. – Я. Защищаю. Тебя! От людей и от тебя самой.

– Тварей? – она криво ухмыльнулась и тронула кончиком языка сколотый клык. – Ты о тех, кто может подарить вам спасение, сделать здоровыми, дать возможность не прятаться под куполами?..

– Спасение? Ты про то, что сделала со мной? Про зависимость? Про ломки? Про кровавую рвоту?..

– У всего есть цена, Чеслав! Тебе тридцать пять, а выглядишь ты от силы на двадцать два! Ты здоров, ты сильнее всех вокруг, тебя не берёт солнце, на тебе любые ранения заживают за сутки!..

– Пока ты рядом! Пока ты меня пьёшь!

– О да! Чудовищная несправедливость! Вы выслеживаете нас, заковываете в кандалы, пытаете и убиваете просто за то, что мы есть! Тупые и трусливые животные, вы все свои страхи всегда превращали в агрессию и жестокость! Вы не умеете доверять тому, кто сильнее вас, боитесь, потому что судите по себе. Вся ваша хвалёная человечность, в которой вы отказываете нам, куда она девается, когда речь заходит об убийстве моих собратьев? Ведь именно так ты успокаиваешь себя, когда жжёшь заживо подобных мне, когда слышишь их крики, чувствуешь запах палёной плоти… Ты говоришь себе, что мы не люди, что в нас нет человечности, да, Чеслав? Становится легче?

Он опустил веки и разжал пальцы. Рука безвольно повисла вдоль тела. Сейчас она могла бы убить его одним движением. Но… не убьёт. Нет, не потому, что он был ей дорог, не потому, что она помнила (хотя бы помнила!) те чувства, которые двадцать пять лет назад испытывала к нему. Всё банально – он ей нужен. А он… он никак не мог заставить себя убить её. Ведь она тоже нужна ему. Не меньше. Больше. Гораздо больше! А ещё… он по-прежнему её любил.

– У меня есть пятнадцать минут, – прохрипел он и тут же почувствовал лёгкое головокружение то ли из-за её мгновенной реакции на эти слова, то ли из-за собственного предвкушения.

Прохладная ладонь ласково коснулась щеки, спустилась ниже, легла на шею, будто прислушиваясь к бьющемуся в венах пульсу. Он прерывисто выдохнул, а она, напротив, всем телом подавшись вперёд, втянула носом воздух в двух миллиметрах от его кожи.

– Хочешь? – голос её стал низким и бархатным.

Он едва не заскулил от желания, но невероятным усилием воли заставил себя только молча кивнуть.

– Ступай, – наваждение исчезло, она отстранилась и шагнула в сторону. – Ненавижу делать это урывками, ты же знаешь. И… – её полные губы вновь растянулись в обворожительной, но совершенно ледяной улыбке, – так я буду знать, что ты точно поспешишь вернуться. Ты ведь поспешишь, Чеслав?

Как же он порой ненавидел её!

Он поспешит. Действительно поспешит, и когда, наконец, доберётся до дома, она, несомненно, сделает всё, чтобы он каждой клеточкой своего зависимого тела ощутил, сколь необходима она ему.

Стиснув зубы, Чеслав Рутковский, первый дознаватель инквизиционного блока Капитула, коротко кивнул и, развернувшись на каблуках, вышел из комнаты. Её заливистый смех вонзился ему в спину острыми ледяными иглами.

Путь до северного изолятора, куда его вызвали сразу после торжественного вручения ордена первого дознавателя, был неблизким. Изоляторы располагались у пропускных пунктов, а значит, прилегали к самой границе купола. Дом же Чеслава, напротив, находился в одном из элитных районов Ньюленда. Сложно представить нечто более удалённое от периметра. Разве что башня Капитула, подпиравшая купол точно в центре.

Янтарь – конь Чеслава, покрытый вместо шерсти броней из полупрозрачных чешуек медового цвета, – уверенно шёл ровной рысью по давно знакомому маршруту: по широким улицам спальных районов, сплошь состоявших из жилых купольных колонн (когда-то такие дома называли небоскрёбами, но сейчас они скребли купол, защищавший людей от небес); по серым в дневном полумраке промышленным кварталам; по узким и кривым проулкам трущоб, дающих кров искателям лучшей жизни…

Ньюленд являлся самым крупным городом на территории погибшей Европы. И самым первым из построенных здесь. За него предки взялись, едва немного пришли в себя после акта самоуничтожения, названного впоследствии Войной Судного дня, а по сути бывшего высокоскоростным обменом десятками (а может быть, и сотнями) ядерных снарядов, в одночасье стёрших с лица земли шестьдесят процентов человеческой цивилизации. А потом…

«И померк свет, и пришёл холод. И холод тот жёг больнее огня и оставлял на телах волдыри и язвы, – говорилось в Новом Писании, которое каждый ребёнок знал на зубок. – И стал голод. И чума. И умирали многие…»