Владимир Васильев - Проект особого значения

– Что случилось? – крикнул Гена, и тут же подумал: «Почему я кричу? Почему он орет? Ведь и так все слышно. Это страх. Он пропитывает нас, заставляет орать, бежать».

– Муравьи периметр прорвали!

– Муравьи? Насекомые?

– Да кабы! Люди!

Они с Ксенией уже бежали рядом с Сусликом. Пригибались, когда казалось, что жахает совсем рядом. Вдруг Петров споткнулся и, выставив руки, влетел в мягкое и влажное. Поднявшись на коленки, он уткнулся взглядом в лицо: серое, измазанное пылью, мертвое лицо Бо. Ниже лица и тоненькой торчащей из расстегнутого ворота рубахи шеи было черное мокрое месиво. Посмотрел на свои ладони – они тоже были черными и мокрыми. Нет, не черными – просто темно – красными, кровавыми.

Суслик поднял валявшийся рядом с трупом бластер, сунул Петрову прямо в измазанные чужой кровью руки:

– Умеешь?

Гена покачал головой, на слова сил уже не было.

– Я умею, – Ксения отобрала бластер, чем-то пощелкала, – заряжен.

Они опять побежали. Но тут почти рядом просвистело.

– Ложись! – крикнул Суслик, и Петров, уже не думая ни о чем, рухнул в рыжую пыль.

Взорвалось, засыпав комьями земли и щебенкой.

– Сюда давайте, – Суслик метнулся в дверь ближайшего дома, Ксения с Геной влетели следом.

Он устроился у одного окна, распахнул створки, выставил ствол наружу. Ксения, как зеркальное отражение, с точностью повторила маневр, залегла у противоположного окна. «А что делать мне?» – растерялся Гена, но спросить не успел, Ксения, обернувшись, ткнула пальцем в угол комнаты:

– Туда. На линии огня не стой.

Он отполз к стоящему в углу дивану, привалился спиной, закрыл глаза. И сразу всплыло мертвое лицо Бо. «Мы бьемся над задачей продлить человечью жизнь, растянуть ее почти до бесконечности, счастливую, здоровую, созидательную жизнь. А они, мало того, что коверкают свой облик, они берут в руки эти штуки, убивают друг друга, крушат тела, прекрасные храмы наших душ. Во имя чего? Что можно не поделить здесь, на затерянной во фронтире пыльной планетке? Что может стоить дороже жизни Свистульки Бо? Моей? Ксении?»

Стало тише, бой сместился куда-то в сторону. Суслик отполз от окна чуть в сторону, устроился на полу под стеной. Ксения продолжала высматривать что-то на улице.

– Надо идти? – встрепенулся Гена.

– Посидим еще, – теперь Суслик говорил тихо, хрипло, он поминутно кашлял, прикрывая рот грязным кулаком, – отдышусь.

Он завозился, вытащил из кармана пакет, разорвал, показалось что-то белое. Не сразу Петров сообразил, что это медицинская накладка для обработки ран. А Суслик, расстегнув куртку, засунул накладку себе на грудь. Опять закашлялся – в уголках губ скопилось алое.

– Вы ранены? – Гена видел, как тот морщится от боли.

– Фигня, чиркнуло только. Главное, живы.

– А из-за чего это? Ну, война… Муравьи эти… Кто это?

– Да нечего рассказывать. Из-за денег все. Как обычно. Агинор – сплошные таафеитовые копи. Ну про таафеит ты, я чай, знаешь. На Земле его с гулькин хрен, а тут навалом. Раньше его только на бабьи цацки пускали, он же дороже брюликов…

– Да знаю я, – перебил Петров, – лет десять назад его к делу пристроили, оказалось на кристаллы таафеита столько информации записать можно, мама не горюй. Но война-то почему? Я не понимаю.

– Ага. Кристалл в каждой флешке. А откуда?

– Синтезировали…

– Размечтался. Один чел случайно на наш Агинор наткнулся. Колупнул ногтем, а тут он, кристальчик вожделенный.

– Это вы про Илью Замазкинда? Дак он же… Его же…

– Посадили. А знаешь, за что?

– Ну да, новости смотрел. За монополию. Ну за нарушение антимонопольного…

Суслик засмеялся, подавился кашлем, на подбородок сбежала тонкая алая струйка, он размазал ее тыльной стороной ладони.

– Замазкинд рейнджером был, эту планету нашел, начал качать минерал, разбогател за раз. И в Альянс не заявил, просто к рукам прибрал. А три года назад Альянс планету заново открыл. Прилетели, а тут шахты, поселки рудокопов. Удивились: это кто тут хозяйничает? А Замазкинд уперся: моя планета! Ему: нет в Альянсе собственности на миры. Планеты, их недра и тэпэ принадлежат человечеству. Ему даже компромисс предложили – руководить разработками и освоением Агинора. А тот ни в какую: моя, и все! Короче, посадить – посадили, а проблему не решили. У Илюхи тут не только шахты, у него тут собственная армия была, те еще отморозки.

– Муравьи?

– Ну. Они рудокопов под землю загнали. Вместе с семьями. Работайте! И не вылазьте. Кто шеро́хнется – мало не будет.

Гена представил холодные темные пещеры, полные сжавшихся в ужасе людей, вокруг мужики с бластерами: шаг влево, шаг вправо – побег, расстрел на месте.

– Что, убьют?

Суслик опять попробовал рассмеяться, заперхал, выдувая розовые пузыри:

– Убьют… Кабы… Там за главного Папа Сью, тот еще говнюк. Не смотри, что имечко бабье. Вся его кодла – сектанты. Носители последнего света. Слыхал? Вряд ли. Для них смерть – всего лишь шаг к следующей жизни. Значит, не наказание, а наоборот, типа, билет на следующий уровень. А вот боль… Они в этом специалисты. Могут заставить тебя жить болью годами, привыкнуть к ней и испытывать от нее наслаждение. Извращенцы. Суки.

Петров еще хотел спросить что-то, но не успел, Ксения полголоса сказала непонятное:

– Трое на одиннадцать.

Суслик среагировал сразу: согнувшись, перебежал к ней, и, чуть высунув нос, глянул на улицу.

Дальше все произошло так быстро, что Петров даже не успел испугаться.

Жахнуло. Стена, та, под которой сидела Ксения, пузырем вдулась внутрь комнаты, лопнула, осыпаясь, увлекая за собой куски потолка, оконной рамы, зазвенели осколки. Все затянуло едким дымом, сквозь который сверкал плавящийся карбопласт.

И стало тихо. Не абсолютно: пощелкивание, разрывы и крики остались, но превратились в почти неслышный фон. Тишина давила на уши, ломила виски – норовила сдавить голову так, что она лопнет перезрелым гранатом, выплеснув во все стороны красное и белое.

Куча шевельнулась, оттуда, ругаясь сквозь зубы, выполз Суслик. Куртка на нем тлела, он охлопал ее ладонями. Раскидал обломки. Отвалил кусок оконной рамы, присвистнул, обернулся измазанным кровью лицом к Петрову:

– Сюда ползи.

Гена увидел Ксению, ее лохматую голову, присыпанную пестрым мусором, спину. Она лежала ничком. Из спины торчал узкий треугольный плавник – осколок стекла. Ксения стала похожа на рыбу, на акулу, плывущую ниже уровня реальности, и только треугольник плавника показывал, что она здесь. Петрову захотелось заорать, позвать ее, как там на берегу, но он чувствовал: это невозможно. Можно было только шептать: «Ксения, Ксения…» – несмело прикасаясь пальцами, так чтобы не задеть темное пятно, быстро расползающееся вокруг зловещего плавника.