Дина Лампитт - Ускользающие тени

Изысканные развлечения второй половины восемнадцатого века настолько захватили Сидонию, что она пожалела о своем необычно раннем пробуждении — часы показывали только четыре часа утра. В ее собственном мире все происходило не так мирно. Осторожно, но настойчиво кто-то стучал в дверь ее номера.

— Кто там? — спросила Сидония, но ей никто не ответил.

Еще находясь под впечатлением сна, музыкантша почувствовала легкое головокружение и спустила ноги с кровати.

— Кто там? — вновь спросила она.

— Найджел, — донесся голос из-за двери. — Я могу войти на минуту?

— Нет. Прошу тебя, уходи. Разве ты не знаешь, который теперь час?

— Мне все равно. Мне очень плохо, жутко болит голова, и я только хотел узнать, нет ли у тебя болеутоляющего.

— Нет. Иди и попроси у ночного портье.

— Я уже пытался разыскать его, но никого не нашел. Прошу тебя, помоги мне, Сидония. Эта боль меня убивает.

Преодолевая раздражение, его бывшая жена открыла дверь и увидела, что Найджел тяжело прислонился к стене, его лицо покрыл обильный пот и мертвенная бледность. Несмотря на все это Сидония заподозрила какую-то хитрость, план затащить ее в постель, и решила, что свет еще не видывал столь талантливого актера, как Найджел Белтрам.

— Входи, — пригласила она.

Ее бывший муж тяжело втащился в комнату и со стоном повалился в постель. Томным жестом приложив руку ко лбу, он хрипло сказал:

— Я очень болен!

— Ты выпил? — подозрительно осведомилась Сидония.

— Нет, что ты!

Но перегар виски из его рта уже рассказал Сидонии обо всем.

— Думаю, тебе лучше немедленно уйти. Ты пьян, и тут уж я ничем не могу тебе помочь.

Он открыл глаза.

— Почему ты всегда так дьявольски жестока? Скажи честно, что я тебе сделал? Единственное мое преступление — слишком сильная любовь к тебе. Потому я и просил тебя оставить карьеру и стать только моей женой. Теперь я понимаю, что поступил как последний из динозавров, но успел, как следует все обдумать, поверь мне.

На эту убедительную, произнесенную с надлежащей ноткой пафоса речь трудно было возразить, и Сидония едва сдержала нарастающее чувство собственной вины.

— В то время мы оба были слишком молоды. В действительности это была наша общая вина…

— Нет, только моя, — перебил Найджел дрогнувшим голосом. — Я ударил тебя — это непростительный поступок. Я вел себя как грубое животное, настоящий ублюдок, и ты была совершенно права, расставшись со мной. — Он тяжело вздохнул. — Сидония, скажи мне только, что ты прощаешь мне эту возмутительную выходку, и мы расстанемся навсегда.

«Что за напыщенный тип! — думала Сидония. — Каждое произнесенное им слово звучит как политическая речь: „Простите меня, леди от партии тори, за то, что я позволил себе критиковать вашу речь“.

— Ну?

— Что «ну»?

— Я прощен?

«Мне позволено будет умереть, не испытывая угрызений совести?» — непочтительно домыслила его слова Сидония.

Постаравшись придать своему лицу строгое выражение, она сказала:

— Это случилось уже давно. Разве можно не простить давние проступки?

— Но ты меня простила?

— Конечно. А теперь не пора ли тебе вернуться в свою комнату?

— Да, уже пора, — проникновенным голосом ответил Найджел и тяжело встал.

Сидония смотрела на него, желая избавиться от привычки уходить в собственные мысли и научиться вовремя анализировать ситуацию. Каким жирным он стал, думала она, непривлекательный, обрюзгший тип.

— Ну, тогда доброй ночи, — вздохнул он и подошел поцеловать ее в щеку.

Впоследствии Сидония считала своей главной ошибкой то, что она попыталась уклониться, потому что, уловив это движение, Найджел безжалостно прижал ее к себе, обхватив так, что она испытала одновременно чувство отвращения и стыда.

— Я еще люблю тебя, — прохрипел он ей в лицо.

Она уперлась ладонями ему в грудь:

— Повторение московской репетиции! Для нас двоих лучше расстаться раз и навсегда, слышишь?

Вместо ответа Найджел склонился и прижался к ней губами в долгом сосущем поцелуе, от которого Сидония передернулась всем телом.

— Я всегда готов для тебя, — пробормотал он и одной рукой начал нашаривать пуговицы своего халата.

— Убирайся! — изо всех сил закричала Сидония. — Убирайся ко всем чертям! Мы разведены, у тебя нет на меня никаких прав!

Но было уже слишком поздно: Найджел опрокинул ее на кровать и поднял вверх подол ночной рубашки. Сидония почувствовала прикосновение его липкого пениса к своим бедрам.

— Если ты посмеешь, — прошипела она таким злобным голосом, какого не ожидала услышать от самой себя, — если ты, только посмеешь изнасиловать меня, я затаскаю тебя по всем судам страны. Не думай, что я побоюсь. Я погублю тебя, чертов недоносок.

Но Найджел не обратил внимания на ее слова, тщетно и яростно пытаясь овладеть ею.

В голове Сидонии пронеслась вычитанная где-то фраза о том, что чем больше сопротивляется жертва, тем яростнее становится насильник. Значит, в ее положении главное — не оказывать сопротивления, особенно помня о том, что он способен ударить ее. Но ей не потребовалось тревожиться: сопя и фыркая, Найджел возобновил попытку и тут же кончил.

Сарказм стал новым и мощным оружием Сидонии.

— Тяжкая работа, верно? — насмешливо спросила она, отталкивая его обмякшее тело. — Знаешь, мне не очень-то хочется слушать всю ночь твои хрипы. Пока.

Вытащив ключ из кармана халата Найджела и направившись по коридору к его комнате, она чувствовала, что только что испытанное грубое насилие вызывает в ней жгучие, как капли крови, слезы. Но уже в ясном свете наступающего дня Сидония хорошо поняла, что у нее действительно не было другого выхода. Кроме того, попытка насилия со стороны ее мужа кончилась скорее смешно и плачевно для него самого.

Однако мысль о том, что ей нечем отомстить, вызывала приступы тошноты. В момент дикой злобы она вытащила из шкафа его респектабельные серые костюмы и шелковые галстуки на балкон и привязала их к перилам, где они закачались на утреннем ветру, подобно повешенным преступникам.

Она подозревала, что с ней творится что-то неладное. Сара понимала это, осознавала, что в своей безумной жажде любви она позволила себе увлечься не чем иным, как сомнительными связями и недостойными поступками. Тем не менее она не могла себя сдержать, хотя временами чувствовала себя подобно римской императрице давних времен, устраивающей разнузданные оргии. Но, что еще хуже, она наслаждалась этим с тех пор, как вкусила сладости запретного плода. Леди Сара Банбери стала бессердечной, как блудница, как дешевая потаскуха, но оправдывала свои развратные действия поиском того единственного мужчины, любовника, с которым она хотела бы провести оставшуюся жизнь.