Эдуард Семенов - Законы поединка

Султанов покачал головой, не соглашаясь, но промолчал. Налил чайник, поставил его на газ. Сел прямо на пол.

– В другой раз я бы с вами начал спорить, но сегодня не хочу.

– Чего так?

– Кажется, они пришли.

– Кто?

– Те, кого Мария называет Защитниками.

Ибрагим Ашотович не мог видеть, как человек в инвалидной коляске улыбнулся, но он знал это. Человек в коляске не мог не улыбаться. Ведь слова Султанова означали, что он был прав в их долгом и, как ему казалось, бессмысленном споре. И Белковский действительно улыбнулся, но только слегка. Улыбка тенью скользнула по его лицу и снова исчезла за густыми сдвинутыми бровями ученого-исследователя и в складках плотно сжатых губ, которые разжались, чтобы осторожно спросить:

– И как ты понял, что это они?

– Они сами об этом сказали.

– Это хорошо.

Губы снова сомкнулись. Стали тонкими, еле заметными.

– Но только я все равно не понимаю, – воскликнул Султанов, – как они могут помочь нам? Как они могут остановить конфликт? Ведь против них действуют такие страшные силы, такие организации, международные корпорации с огромным опытом, с безграничными возможностями. У них в руках целые армии, все СМИ под колпаком. О господи, эти СМИ! Слышали бы вы, что они говорят о нас в этом ящике, а у этих клоунов даже нет никакого оружия…

Султанов в сердцах махнул рукой, потом замолчал, подбирая слова, и наконец выдавил:

– Ведь действительно, одеты они, как клоуны какие-то! В черных кожаных штанах и старинных шлемах. Причем, каких? Один – в танкистском, а другой – летном времен Великой Отечественной. А их мотоциклы!

Они ревут, как дикие звери. Их слышно за версту. Нет, в это трудно поверить…

Ибрагим Ашотович замотал головой, отгоняя дурные мысли, поэтому не сразу понял смысл фразы, которую произнес Белковский:

– Просто поразительно, как иногда священные писания бывают точны в своих пророчествах и в то же время не точны в деталях!

– Что, – переспросил его хранитель музея, – что вы сказали?

– Да я все о том же, Ибрагим, – ответил Аполлинарий Владиленович, – о старинных текстах. Ты, надеюсь, не забыл, что я все-таки добрую половину своей жизни провел за изучением древних текстов и не раз говорил тебе, что степень угадывания событий в них, если, конечно, читать под определенным углом зрения, очень и очень высока.

Чайник закипел. Ибрагим с улыбкой разлил кипяток по чашкам.

– А, вы о Библии. Насколько я помню, всадников должно было быть четверо.

– Видишь, еще одна ошибка.

Султанов покачал головой:

– Честно говоря, я всегда относился к вашей теории скептически, но, наверное, это из-за того, что я не умею читать тексты под тем углом зрения, о котором вы говорите. Мне остается только поверить, ведь вы уже не раз доказывали свои слова.

Угол зрения был старой и доброй прелюдией к длинному разговору о прошлом, будущем и настоящем, за которым они часто в последнее время коротали короткую южную ночь. Если беседа затягивалась надолго, то

Ибрагим предпочитал не возвращаться ночью домой – это было опасно – а оставался ночевать у своего школьного учителя. Вот и сейчас, солнце уже практически сошло с небосклона, и они оба уже поняли, что проведут эту ночь за разговорами и уснут только под утро.

***

Старый учитель бросил заинтересованный взгляд в окно:

– Не находишь, Ибрагим, что сегодня даже закат какой-то странный? Вот уже пятнадцать минут свет в окне не меняет своего оттенка.

Хранитель, прихлебывая чай из блюдечка, ответил:

– Да, действительно.

Он встал и, скрипя половицами, подошел к окну и выглянул, соблюдая все меры предосторожности. То, что он увидел, заставило его отшатнуться и присесть, схватившись руками за куртку:

– Этого не может быть! – прошептал он, щупая подкладку куртки, – этого просто не может быть! – повторил он несколько раз. И повторял до тех пор, пока Белковский не преодолел на своей коляске расстояния до окна и тоже не выглянул.

Он увидел то же самое, что и Султанов, и два натовских солдата, посланные в город, и все остальные жители разрушенного приморского города, и офицеры штаба объединенных сил, и грузинские снайперы, крадущиеся в ночи, и тот, кого все называли Черным охотником, и даже моряки с проходящего в море рыболовного траулера.... Свет, странное ровное свечение над темным городом, в котором легко читались строки короткого текста на неизвестном языке.

И Белковский, наверное, был единственным среди всех, кто не открыл от удивления рот, а преспокойно взял в руки карандаш и стал перерисовывать буквы текста себе в блокнот, стараясь сохранить все особенности письма и вязи шрифта.

– Что тебя удивляет, Ибрагим? – прервал он возгласы хранителя, поправляя очки на носу с горбинкой. – Ты не мог бы мне объяснить?

– Да-да, конечно, – ответил Султанов. Он, наконец, успокоился. – Только давайте отойдем от окна.

Он сделал шаг вглубь комнаты:

– Не то, что свет слишком уж яркий. Просто все равно не стоит забывать о безопасности. Мы ведь все еще в зоне конфликта как-никак. Не ровен час, поймаем пулю в лоб.

Они отошли от окна и снова уселись возле горелки.

– Так что же тебя удивляет? – повторил Белковский уже без привычного "Ибрагим", тем самым давая понять, что держит нить разговора в руках и не позволит собеседнику вильнуть в сторону.

Султанов опустил голову и продолжал машинально потирать рукой подкладку своей куртки.

– Текст, – наконец выговорил он, – текст на небе точно такой же, что и на Золотом руне. И светится он точно так же, как и тогда в пещере, куда я спустился, оставив вас со сломанным позвоночником на том каменном уступе. Помните?

– Как я могу забыть это, Ибрагим! – В словах учителя проскочили грустные нотки. – Слишком большую цену мы тогда заплатили, чтобы увидеть это.

Он крутанул колеса инвалидной коляски и выехал из кухни. Отсутствовал недолго, а когда вернулся, держал в руках мензурку с жидкостью. Мензурка была закупорена пробкой. Апполинарий Владиленович открыл мензурку и по комнате тут же поплыл пьянящий запах спирта.

– Вот, специально берег. На всякий случай, раны обрабатывать, но думаю, сейчас стоит выпить по чуть- чуть. Ребят помянуть. Давай, подставляй.

Он плеснул несколько капель в кружку сначала Ибрагиму, потом себе.

– Сколько нам тогда было? Тебе только пятнадцать, мне двадцать пять, а Сашке и Кольке по четырнадцать.

– Да, – Султанов принялся согревать спирт в руках. – Мы были совсем зеленые и не подготовленные. Ну кто мог предположить, что пещера окажется такой глубокой.

– Это была моя вина, – вздохнул Белковский, – я должен был все предусмотреть.

Они выпили, не чокаясь. Потом Апполинарий Владиленович продолжил:

– Знаешь, сколько раз я хотел после этого свести счеты с жизнью? Миллион раз, сто миллионов, но…