Роман Корнеев - Время истекло

Постучав в тонированное стекло «гелендвагена», Марат молча сделал хватательное движение ладонью. Водитель Коля на секунду сделал непонимающее лицо. Пришлось движение настойчиво повторить. Чо ты зенки пялишь, я знаю, у тебя есть.

Стекло послушно опустилось, в ладонь удобно легла металлическая фляжка.

Благодарно запрокидывая голову, Марат сделал три хороших глотка и только тогда обернулся.

Нет, не показалось.

Над свежепокрашенной будкой в чистые полуденные небеса уже вовсю летели искры.

Если бы трансформатор был к чему-нибудь подключён, можно было бы подумать, что тот перегрелся на солнцепёке да разом коротнул.

Вот уже в небо полезли первые жирные клубы дыма. Марат повертел шеей, пацана не видать? Но нет, вокруг грелось на солнышке всё то же растрескавшееся асфальтовое поле. Даже собаки куда-то подевались.

Ну нет, пацан, ты нас такими фокусами не проведёшь.

– Поехали, пока пожарные не понаехали.

Коля вопросительно оглянулся на полыхающую будку, но завёлся без вопросов.

Разворачиваться в центр пришлось через какие-то гаражи, но оно так и лучше, меньше шанса пересечься с шумными красными машинами, чьи сирены уже разносились над пыльной промзоной.

Аккуратно пересев левее, чтобы лучше прикрывало водительское кресло, Марат покосился на Колю, но тот увлечённо вертел шеей, высматривая запропастившийся выезд на вылетную. Бумажный конверт послушно лёг в ладонь. Раньше наводки пацана работали словно бы по волшебству, сами собой, просто делай, что велено, и будешь в шоколаде.

Но сейчас перед Маратом словно тикал смертельно опасный механизм, пусть и облечённый в форму пачки фотобумаги в издевательской старомодной упаковке «унибром», ГОСТ такой-то.

Для ценителей винтажа, стало быть. С зерном чтобы.

Марат и правда в детстве увлекался, со скандалом занимая по ночам родительскую ванну. Он с Толиком катаются на мопеде «Карпаты», папин подарок на пятнадцатилетие. Он с Танькой на Водниках (сниматься без лифчика она тогда отказалась). Со временем модный «ФЭД», стало быть, Феликс Эдмундович Дзержинский в пахучей кожаной кобуре сломался однажды да так и пропал куда-то на антресолях. Не до фотографии стало – универ, первая успешно перепроданные партия 286-ыx компов, первый наезд люберецких. Давно дело было.

Ладно, пацан, посмотрим, куда завезёт нас обоих твоя фотобумага. Надо где-то красную лампу добыть. Не Колю же за ней на «гелендвагене» посылать.

Глядя на мелькающие за окном под осточертевшую крякалку красные светофоры, Марат углубился в свои мысли, нужно было скорее что-то решать, и желательно до того, как шустрый пацан успеет убраться из страны.

Со стороны город выглядел живым существом, коллективным разумом из десятков миллионов разумов, слитых воедино общей целью – жить, размножаться, собирать вокруг себя запас ресурсов, которые впоследствии, а может – здесь и сейчас удастся потратить на улучшение условий для жизни, размножения и дальнейшей концентрации ресурсов. Нетрудно догадаться, что это всё было лишь иллюзией. Никакого коллективного разума не существовало, большинство желаний и потребностей даже отдельного индивидуума в этом городе противоречило друг другу. Дети мешали карьере, карьера мешала личной жизни, нельзя одновременно копить и тратить, и уж никакие затраты на пустое и формальное в своей временности и химерности улучшение собственной жизни никогда не окупались.

Людям нравилось бездумно накапливать и тратиться на ерунду. Они никак не могли определиться даже с тем, кто или что могло бы сделать их жизнь хоть толику счастливее. Но центры удовольствия в их мозгах работали независимо от пожеланий хозяина. Напиться вдрабадан в ночном клубе или потратить полугодовую зарплату на коробку ржавого железа? Завести семью с совершенно чужим тебе человеком, единственным объективным достоинством которого была принадлежность к противоположному полу, повинуясь зову инстинкта или общественным институтам? Проработать полжизни, расплачиваясь за абстрактные квадратные метры в бетонном муравейнике? Подсидеть начальника, уволить подчинённого, зарубить перспективный проект, потому что он может представлять угрозу твоему положению в конторе?

Большинство этих людей жили, чтобы жить, и трудились, чтобы тратить. Без особой цели, без малейшей мысли о том, зачем они живут.

То, что со стороны выглядело как солидарный труд множества людей, на практике оказывалось океаном бесконечной и бессмысленной борьбы за то, что уже десяток лет спустя развеется пылью по ветру, оставив лишь воспоминания о безвозвратно утерянном довоенном «потребительском буме». Временный всплеск рождаемости будет забыт ещё быстрее. Этот город на глазах вырабатывал свой единожды полученный в дар ресурс, но его жители пока это не чувствуют, читая в новостях смутные сводки о том, как за океаном пухнет гроза, которая навеки законсервирует их личный мир в вечном противостоянии медленно душащей их нищете. Если не финансовой, то культурной. Живите, люди, ловите момент, который уже не вернётся.

Десять лет назад, когда всё только начиналось, это выглядело иначе. Оптимистичнее, несмотря на все плачевные вводные. Тогда ему ещё казалось, что задача была простой и исполнимой. Он находился во власти иллюзий, что его миссия после возвращения была благой, по крайней мере, что она не противоречила желаниям этих людей.

Объединиться ради будущих поколений, начать движение в космос во славу всего человечества.

Тогда он ещё не задумывался о том, что будущее – это то, ради чего приходится наступать на горло конкретным людям и целым народам. Что будущее – это то, ради чего приходится убивать.

Если бы он мог не задумываться о последствиях, если бы.

Но проклятое дарованное предвидение навсегда осталось с ним, зловещей тенью маяча где-то за правым плечом, железной дланью направляя его вперёд, указующим перстом предупреждая о неизбежном.

Он находил себе соратников, но увы, их было столь мало. Большая часть его людей в этом мире оставались слепыми и глухими марионетками под управлением простейших инстинктов. Таких же, как у остальных жителей медленно погружающегося в кататонический сон города. Некоторые из них были способны на куда большее, но при первом же взгляде на очередного кандидата ему оставалось лишь вздохнуть. Поздно, бесполезно. Этот мир уже безвозвратно испортил то, что невозможно исправить. Мать травила своих детей миллионами, она не умела иначе. Её никто не научил иным путям. Алчность, самолюбие, вселенская обида на обстоятельства и привычка к самооправданию в самых худших своих намерениях. Не мы такие, жизнь такая. Мать – такая.

Можно ли в таком случае в чём-то винить этих людей?