Пер Валё - Гибель 31-го отдела

Воздух здесь был тяжелый и затхлый, пахло спиртом, табаком, человеческим телом.

Иенсен открыл окно.

Женщина подняла голову и бессмысленно посмотрела на него.

— Вы кто такой? — спросила она. — Какого черта вы здесь ковыряетесь?

— Птичка, это сыщик, которого мы ждали весь день! — крикнул гитарист из соседней комнаты. — Известный сыщик, который явился уличить нас.

— А пошел ты… — сказала женщина и опять уронила голову на подушку.

Иенсен приблизился к тюфяку.

— Предъявите ваше удостоверение личности, — сказал он.

— А, пошел ты… — сонно сказала она лицом в подушку.

Иенсен нагнулся, поднял сумочку и после недолгих поисков нашел удостоверение. Посмотрел анкетные сведения: девятнадцать лет. В верхнем правом углу Иенсен увидел две красные пометки, довольно отчетливые, хотя кто-то явно пытался стереть их. Две пометки означали два привода за пьянство. После третьего отправляют на принудительное лечение.

Иенсен вышел из квартиры и в дверях сказал гитаристу:

— Я вернусь ровно через пять минут. К этому времени потрудитесь одеться.

Он спустился к машине и вызвал по радиотелефону полицейский автобус. Автобус прибыл через три минуты, и Иенсен с двумя полицейскими снова зашел в квартиру. Гитарист за это время успел надеть штаны и рубашку. Он сидел на подоконнике и курил. Женщина по-прежнему спала.

Один из полицейских достал алкогольный тестер и, приподняв с подушки голову женщины, сунул ей в рот раструб прибора.

— Дохните, — скомандовал он.

Кристаллик в резиновом пузыре тотчас позеленел.

— Одевайтесь, — сказал полицейский.

Женщина сразу проснулась, села и дрожащими руками натянула простыню на грудь.

— Нет, — сказала она. — Вы не смеете. Я ничего не сделала. Я здесь живу. Нет, вы не смеете. Не надо, ради бога, не надо.

— Одевайтесь, — повторил полицейский с прибором и кончиком башмака придвинул ворох одежды к ее постели.

— Не хочу! — закричала она и отшвырнула ворох чуть не до дверей.

— Заверните ее в одеяло, — приказал комиссар Иенсен, — и поскорей.

Она повернулась к нему резко, молча, испуганно. Правая щека у нее была красная и помятая от подушки, черные, коротко остриженные волосы сбились в ком.

А Иенсен вышел в другую комнату. Гитарист по-прежнему сидел на подоконнике. Женщина плакала, пронзительно, взахлеб, и, должно быть, сопротивлялась, но все это заняло очень немного времени. Минуты через две полицейские одержали победу и увели ее. Иенсен заметил время по часам.

— Неужели это было так необходимо? — спросил мужчина, не вставая с подоконника.

Голос у него был звучный, но неуверенный, и руки дрожали.

— Значит, это вы написали письмо? — спросил Иенсен.

— Ну да, я же сознался. И давно сознался, черт побери.

— Когда вы его отправили?

— В воскресенье.

— В какое время дня?

— Вечером. Точно не помню.

— До девяти или после?

— По-моему, после. Я же вам сказал, что не помню точно.

— Где вы составляли письмо?

— Дома.

— Здесь?

— Нет, у родителей.

— На какой бумаге?

— На обыкновенной, белой.

Голос его обрел твердость, он даже взглянул на Иенсена с некоторым пренебрежением.

— На бумаге для машинки?

— Нет, получше. На обрывке какого-то диплома.

— А где вы его взяли?

— Известно где — в издательстве, их много там валяется. Сотрудники, которые уходят по собственному желанию или получают под зад коленкой, награждаются перед уходом такими дипломами. Описать, как он выглядит?

— Не стоит. Где вы его нашли?

— Вам говорят, в издательстве.

— А точнее?

— Ну, валялся он, валялся, понимаете? Наверно, брали его для образца или еще зачем-нибудь.

— На столе?

— Может, и на столе. — Он задумался. — А может, на полке, не помню.

— Когда это произошло?

— Несколько месяцев назад. Хотите верьте, хотите нет, но я почти ничего не помню. Вот ей-богу. Одно могу сказать: не в этом году.

— И вы взяли его с собой?

— Да.

— Для шутки?

— Нет, я думал устроить хорошенький бенц.

— Что устроить?

— Ну, бенц. Это тоже вроде шутки. Выражение старое.

— А какой именно шутки?

— Да мало ли какой! Подписаться выдуманной фамилией, приклеить на первой странице голую девку и отправить какому-нибудь идиоту.

— А когда у вас возникла идея написать письмо?

— В воскресенье. Делать было нечего. Я и решил устроить у них небольшой переполох. Только ради забавы. Я даже и не думал, что они всерьез этим займутся.

С каждой минутой голос его становился тверже и уверенней. Но вдруг он просительно добавил:

— Ну откуда я мог знать, что начнется такая петрушка? У меня и в мыслях не было.

— Каким клеем вы пользовались?

— Своим собственным. Обычный клей.

Иенсен кивнул.

— Покажите мне ваше удостоверение личности.

Тот достал его сразу. На удостоверении стояло шесть красных пометок, все перечеркнуты синим.

— Задерживать меня не к чему. Я и так уже три раза подвергался принудительному лечению.

Иенсен вернул ему документ.

— А она нет, — добавил гитарист и кивком головы указал на дверь соседней комнаты. — Если разобраться, вы сами и виноваты во всем. Мы вас дожидались с прошлой ночи, а чем еще прикажете заниматься, пока ждешь? Терпеть не могу сидеть без дела. Бедная девочка.

— Она что, ваша невеста?

— Пожалуй, так.

— Она здесь живет?

— Обычно. Она правильная девка, душевная, только возни с ней много. У нее немножко устаревшие взгляды. А уж темперамент — прямо вихрь, если только вы понимаете, что я имею в виду.

Иенсен кивнул.

— Скажите, если бы дядя… если бы они не были так снисходительны и не сняли иск, о каком наказании могла бы идти речь?

— Такие вещи решает суд, — ответил Иенсен. И закрыл блокнот.

Его собеседник достал сигарету, закурил, спрыгнул с подоконника и стоял теперь, бессильно привались к стене.

— Иногда вытворяешь черт-те что, — пробормотал он. — Счастье еще, что мне везет в жизни.

Иенсен спрятал блокнот в карман и поглядел на дверь.

— А перед тем как наклеить буквы, вы рвали газету?

— Ну, разумеется.

— И вырывали из нее буквы?

— Да.

— А не вырезали? Ножницами?

Гитарист быстрым движением потер переносицу, затем провел пальцами по бровям, наморщил лоб и только после этого ответил:

— Точно не могу сказать…

— А вы попытайтесь.

Пауза.

— Не припомню.

— Откуда вы отправили письмо?

— Отсюда. Из города.

— Точнее.

— Ну, сунул в какой-то ящик.

— Точнее. Где он находится?

— А я почем знаю?

— Значит, вы не знаете, где вы опустили письмо?

— Сказал ведь, что в городе, а где точно, я не помню.

— Значит, не помните?

— Смешно было бы запоминать такие глупости. В городе полно почтовых ящиков, верно ведь?