Павел Амнуэль - Уходящие в темноту. Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 22

– Если бы я думала иначе, то взяла бы чемодан, – усмехнулась Мария.

В парке кто-то произносил зажигательную речь под громкие вопли слушателей, и Хьюго поспешил выехать из кампуса – Ночер-плаза выглядела тихой и провинциальной, движения почти не было, и через несколько минут они вошли в квартиру Хьюго, где все то же закатное солнце, скрытое крышами домов, освещало потолок комнаты почти невидимым, но теплым светом.

Хьюго достал книгу из рюкзака и положил на стол рядом с лэптопом. Папки с копиями взял из рук Марии и спрятал в ящичек под телевизором.

Мария отправилась на кухню соорудить что-нибудь на ужин, а Хьюго сел к компьютеру. Из библиотек писем больше не было. Впрочем, Хьюго был уверен, что в любом случае ответы оказались бы отрицательными, результат уже проведенных проверок легко было экстраполировать. Ошибиться тоже было легко – достаточно хотя бы в одной библиотеке появиться своей книге… Хьюго, однако, был почему-то уверен, что этого нигде не произошло. Так люди приходят к вере, подумал он. Личный опыт, переживание, в котором так же уверен, как в том, что Земля круглая. Нет, больше. Бесконечно больше – что такое планета Земля по сравнению с тем, что ощущаешь в себе: новое, прочное, осознанное? Другие называют твое знание верой, и ты сам привыкаешь называть верой собственное знание. Знание выше веры. В вере можно усомниться под влиянием нового, более сильного, переживания. Знание неколебимо, как гора, которую сдвинуть может только Тот, Для Кого Это Ничего Не Стоит.

Письмо из Вашингтона – Норман Говард из исследовательского отдела ФБР сообщал, что готов встретиться с мистером Мюллером по просьбе их общего знакомого Ходжсона из Библиотеки Конгресса. Завтра в полдень в Шестом корпусе на Линкольн авеню.

– Садись ужинать, – позвала Мария. – Ты не представляешь, как я проголодалась.

– Да, – пробормотал Хьюго. – Сейчас.

Он держал книгу в руках, и что-то происходило с ним. Смутное желание понять превращалось в уверенность, расфокусированная картинка приобретала четкие очертания, он не понимал, что видит, но видел – на светлой поверхности книги, как на маленьком экране. Хьюго знал, что это не так, понимал, что мозг лишь проецирует на светлый предмет то, что представлялось ему картинкой среди сменявших друг друга калейдоскопических и бессмысленных, хотя и симметричных, изображений.

– Хью, – откуда-то издалека позвала Мария. – Что с тобой?

Ничего. С ним все было в порядке. Просто руки затекли, пока он держал книгу, мышцы отяжелели…

Он уронил книгу на стол и удивился, с каким громким стуком – будто свинцовый брусок – она упала.

– Что с тобой, Хью? – повторила Мария.

Он не мог сейчас сказать о том, что видел. О том, что знал.

– Может, тебе лучше полежать?

Конечно, полежать, почему он сам об этом не подумал?

Хьюго лежал на диване, глядя в потолок, на котором возникали и исчезали те же смутные картины, смазанные, совсем уже непонятные, но он все равно узнавал происходившее. Но и слова, которые он мог сказать по этому поводу, тоже смазывались, становились приблизительными, знание оставалось, а способность объяснить рассеивалась в пространстве, и знание постепенно заполнило комнату, будто воздух. Он дышал знанием, он чувствовал, как молекулы знания проникают в легкие и шуршат там маленькими острыми камешками. Стало немного больно дышать… чуть-чуть… Хьюго задержал дыхание, и молекулы знания впитались в ткани тела, усвоились ими, он открыл глаза и удивился, обнаружив, что лежит на кровати в спальне, рубашка расстегнута, Мария сидит рядом и смотрит на него испуганным, но все-таки понимающим взглядом. Горит не верхний свет, а настольная лампа на тумбочке, и оттого лицо Марии выглядит странно подсвеченным, будто луна в первой четверти.

– Тебе лучше? – спросила она.

Хьюго приподнялся, Мария положила ладонь ему на грудь, и он затих, замер, позволил ей, не сопротивляясь, снять с себя рубашку, а брюки не разрешил, застеснялся, тогда она погасила лампу, и все оказалось так же естественно, как наступление ночи.

Он что-то говорил, а потом только чувствовал и понял, что имели в виду авторы эзотерических книг, когда писали об отделении астрального тела от физического. Он парил в воздухе, он обнимал Марию, он видел в темноте, он ничего не видел, ощущая восторг, он касался мыслью себя и Марии, не умея понять сейчас, кто из них кто, потому что на самом деле – это он тоже чувствовал – они сейчас были одним существом, не имеющим сознания, но разумным больше, чем когда бы то ни было.

Он парил – не только в спальне, еще и в гостиной, над книгой, которую не мог оставить без присмотра даже сейчас, и книга в темноте казалась ослепительно белой, какой была в тот первый миг, когда Хьюго увидел ее в руках Марии, стоявшей у полки с творениями Барбары Картленд.

Книга не светилась, но от нее исходил свет. Возможно, это было инфракрасное излучение, и, значит, Хьюго видел сейчас, как кошка, а может, это был далекий ультрафиолет, и тогда аналога своему зрению Хьюго не мог подобрать. Он подумал, что это не имеет значения, – нужно просто впитывать энергию, потому что…

Потому что…

Мысль застопорилась, сознание угасло и проснулось – он ощутил себя лежавшим рядом с Марией, он раскинул руки, обессиленный, и касался ее груди, а ее руки гладили его по голове и что-то говорили, но он еще не знал языка рук, хотел понять и не мог. Тогда он повернулся к Марии и увидел в темноте ее взгляд. Луч того самого света, что источала книга.

– Какая ты красивая, – сказал он.

Или подумал? Имел он в виду Марию? Или книгу?

* * *

Говард, которого Хьюго представлял энергичным мужчиной лет сорока, уверенным в себе специалистом, оказался тучным афроамериканцем, лысым, неряшливо одетым, с «пивным» животом, выпиравшим из брюк, висевших на подтяжках, как на веревке для сушки белья. Лет Говарду на вид было за шестьдесят, говорил он небрежно и Марии сразу не понравился. Она крепко держала Хьюго за руку, пока они, стоя у окна, разговаривали в холле Исследовательского центра ФБР, куда их пропустили после получасовой проверки документов и выписывания пропусков. Вещи пришлось оставить в камере хранения, и только книга была с ними.

– Очень любопытно, – протянул Говард, выслушав обстоятельный рассказ и не проявляя никакого желания взять в руки предмет обсуждения. – Как-то, лет двадцать назад, один шутник вот так же примерно… это в Балтиморе было, я тогда служил в тамошнем отделении, да, так он заложил бомбу в книгу и оставил… не в библиотеке, конечно, кому нужно взрывать библиотеку, он положил книгу у постамента памятника Линкольну, думал, наверно… неважно.

Хьюго очень не понравилось, как Говард произнес слово «библиотека» – с оттенком не столько презрения (хотя и презрение тоже присутствовало), сколько уничижительного безразличия – действительно, кому придет в голову закладывать бомбу в читальном зале, а вот у памятника…