Павел Вежинов - Гибель “Аякса”

- Садись, - по-свойски сказал комендант, продолжая смотреть в иллюминатор.

“Неужели он еще не насмотрелся в эту пустоту?” - подумал я.

Хенк поманил меня к себе:

- Знаешь, что это за звезда?

- Которая именно?

- Вот эта, самая яркая. В левом углу.

- Не знаю, - смутившись, ответил я.

Как и все другие, за исключением астрономов, я редко заглядывал за крепкие стены “Аякса”. Очень жутко не только знать, но и видеть, что ты нигде, в пустоте…

- Это Анкур, - сказал комендант. - Говорит тебе о чем-нибудь это название?.. Быть может, самая интересная звезда нашего неба. Пятьсот шестьдесят лет назад она была сверхновой…

- Да, припоминаю, читал, - ответил я. - Тогда она произвела настоящую сенсацию.

- Анкур интересен и в другом отношении, - продолжал Хенк. - Мы пройдем от него довольно близко… Ни от какой звезды мы не будем так близко…

- Красивая, - сказал я.

- Да, конечно… То, что ты видишь, - это газовая оболочка. Потому звезда и выглядит такой крупной. Когда мы подойдем к ней на минимальное расстояние, она будет выглядеть как апельсин. Вот тогда я соберу всех вас. Я хочу, чтоб вы почувствовали, что мы летим не в пустоте. Мы летим в огромном живом мире. В мире, в котором пульсирует бесконечная материя. Океан огня и света.

Я не знал, что он может выражаться столь патетически.

- А энтропия? - спросил я.

- Энтропия для дураков! - резко ответил он. - А огонь для Прометеев… Но это звучит немного старомодно…

- Звучит что надо, - серьезно сказал я.

- Правильно. Потому-то я и позвал тебя.

Лишь теперь он посмотрел на меня прямо и цепко - глаза в глаза.

- Я рассчитываю на тебя в одном деле. Поэтому предупреждаю - никакого расслабления… Ни при каких обстоятельствах. Ты должен быть постоянно готов - начищенным и твердым, как клинок.

Он в самом деле заинтриговал меня. “Одно дело”? Что это может быть? Пройти рядом с Анкуром на нашей огнеупорной ракете? Хенк, словно угадав мои мысли, улыбнулся:

- Не ломай себе голову. Это больше, чем ты можешь предположить…

Я не мог и подумать в эту минуту, что доставлю ему самое тяжелое огорчение, что уязвлю его в самое сердце. Хенк снова уставился в иллюминатор и словно забыл о моем существовании. Я встал и бесшумно вышел. Мне очень хотелось узнать, кому я обязан необычным вниманием коменданта. Не была ли эта встреча одной из бесконечных комбинаций Сеймура? Не считал ли он необходимым помочь и мне каким-либо внезапным шоком? Я знал, что Сеймур и Хенк часто встречаются, часами о чем-то толкуют… Вряд ли о космической энтропии. Скорее о той, что происходит в сердцах людей… А может быть, Хенк, сам вспомнил обо мне?..

Мне хотелось, чтобы верным оказалось второе.

Несколько дней спустя я встретил в бассейне Аду. Она снова была в желтом трико, элегантная и гибкая, как всегда. Ада тоже заметила меня, взгляд ее был теплым и ласковым. Я не посмел подойти к ней - так громко и сильно колотилось мое сердце.

Мы приближались к цели. Пройдет несколько месяцев, и “Аякс” повиснет в космосе, как дальний спутник Регины. Мы наконец узнаем, был ли какой-нибудь смысл в нашем бесконечном путешествии. Узнаем, есть ли там жизнь. Мы просто жаждали встретить человеческие существа, хотя бы и доисторической эры. Настолько невыносимой стала для нас мысль, что, может быть, мы единственные скитальцы в доступном космосе.

Последние три года прошли как будто легче. Наш коллектив медиков открыл наконец сильные средства против герметического невроза. Но последняя его жертва была поистине и страшна и тяжела. Один из наших биохимиков, молодой профессор Моргенштерн, покончил с собой невероятным образом. Одетый в скафандр, он выпрыгнул в космос через люк и, открыв шлем, в мгновение ока превратился в сосульку. Все были потрясены. Моргенштерн наконец нашел то, к чему с такой огромной силой рвалась его душа, - бесконечное открытое пространство…

Мы победили герметический невроз, но главный наш враг - космическая меланхолия - продолжал наносить удары. Еще восемь человек умерло у нас на глазах, и мы ничем не могли помочь им. Шестнадцать человек лежало в летаргическом сне в барокамерах. Когда мы приблизились к Регине, все они постепенно вернулись к нормальной жизни. Даже самое обыкновенное любопытство могло поставить людей на ноги, лишь бы оно было достаточно сильным.

Я уже не был мальчишкой. За последние годы я превратился в солидного и спокойного научного работника с легкой склонностью к литературе. На моем счету было два серьезных научных труда. Я вырастил морскую свинку чуть ли не с настоящего земного поросенка. Ее звали Тони. Она весила около пятидесяти килограммов и поэтому большей частью лежала возле своего корытца, загадочно смотря на меня глазами альбиноса. Иногда у меня было такое чувство, что она вот-вот заговорит. При всей ее флегматичности у нее был отличный аппетит. И только присутствие Сеймура неизвестно почему выводило ее из равновесия - свинка становилась неспокойной и раздраженно повизгивала.

- Зачем тебе этот урод? - морщился Сеймур. - Если бы можно было ее хотя бы зажарить на вертеле…

Свинка вздрогнула и мрачно посмотрела на нас.

- Тише, - сказал я. - Может быть, она нас понимает.

- Не удивлюсь, - ухмыльнулся Сеймур. - От урода можно ожидать всего, даже того, что он при удобном случае перегрызет тебе горло.

- Она меня любит, - возразил я…

С Адой что-то происходило. Ее ласковый взгляд потерял свою былую жизнерадостность. Он стал намного глубже, и в этой глубине чувствовалась скрытая печаль. Тем не менее она все так же весело и непринужденно болтала со своими друзьями. Все так же нежно заботилась о своем Толе, который, кстати, полностью излечился. Он был, как я уже говорил, океанологом и целыми днями пропадал в своем рабочем кабинете. А в свободное время бешено тренировался. Я ни в коем случае не решился бы выйти против него на ринг.

И Бессонов как будто поустал. Сейчас не он ко мне, а я чуть не каждый день забегал к нему. Чаще всего он предавался воспоминаниям - о своем детстве, о юности. Об отце, о дедушках и бабушках. Казалось, воспоминания стали основной его духовной пищей. Я подумал было, что это признак старения. Но нет - просто он тосковал по Земле, по табаку для своей трубки, по настоящим земным деревьям и цветам.

Но работал он по-прежнему самоотверженно. А так как все сюжеты были давно исчерпаны, Бессонов с особой энергией и страстью занимался монтажом. Можно было сидеть на Елисейских полях и наблюдать Вестминстерское аббатство или Ниагарский водопад. Как-то под Новый год он показал нам “бал призраков”, который готовил несколько месяцев из подручных материалов.

В последнее время я часто заставал его напевающим под нос какую-нибудь песенку. Иногда он аккомпанировал себе на гитаре. Пел он тихо, немного грустно, как-то особенно вслушиваясь в свой хрипловатый, но приятный голос.