Павел Амнуэль - Что скрылось во тьме? Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 16

– Не помню, – буркнул Лерман и наконец решился. Стал набирать номер – пальцы то и дело попадали не на те цифры, и Лерман нервничал. Телефон лежал на столе, и длинные гудки слышали все. Лена придвинулась, чтобы слышать лучше. Купревич отодвинулся, чтобы не слышать ничего.

Гудки продолжались долго, потом включился автоответчик и посоветовал оставить сообщение.

Лерман отключил связь.

Нет у Ады дочери от Иосифа, – думал Купревич. Нет. В той реальности была, а в склейке, в суперпозиции нет. И быть не может.

– Если бы номер не существовал, – сказал Лерман, – автомат так бы и ответил. Номер правильный, просто Сонька занята и ответить не может.

Сам себя успокаивал?

Круассаны так и остались несъеденными.

***

Лермана поселили в той же гостинице, что Купревича с Баснером. Отель находился на берегу моря – перейти дорогу, и пляж, белый песок, навесы, много людей на берегу и в море. Волны показались Купревичу слишком высокими, чтобы он рискнул сунуться в воду.

Он стоял у широкого окна и впервые после прилета видел Тель-Авив таким, какой он на самом деле. Пытался представить, каким увидел бы этот город, если бы прилетел не сейчас, когда нет Ады, а полгода назад – на премьеру «Зимней сказки», которую, оказывается, в здешнем Камерном вовсе не ставили. Ада встретила бы его, они жили бы вместе, он сидел бы в первом ряду и кричал «брава» или что-то другое, что кричат эмоциональные израильтяне, когда очень нравится представление и актеры играют, как боги.

Может, мироздание разветвилось бы иначе, и Ада была бы жива?

Наверняка существует и такая ветвь, где он, довольный жизнью, лежит рядом с Адой на шезлонге, она предлагает: «Пойдем, искупаемся, вода теплая», а он: «Волны какие, видишь? Опасно!» – «Что ты, как ребенок! – говорит Ада. – Мы же вместе. Если я начну тонуть, ты меня спасешь. А если станешь тонуть ты, тебя обязательно спасет спасатель, что сидит на вышке!»

Иногда у Ады бывал странный юмор. Иногда странный юмор бывал у него, и она дулась.

А в какой-то ветви сейчас…

Он тряхнул головой, отгоняя мысль, как назойливую муху, и зная, что мысль вернется и все равно будет кружиться, не позволяя думать ни о чем другом.

Ни о ком. О Лене, например, обещавшей зайти, когда устроит Лермана, узнает, куда пропал Баснер, и справится, как чувствует себя Шауль.

Он ждал ее, отсчитывал секунды, доходил до ста, и вдруг оказывалось, что считает с начала: время свернулось в кольцо, кусало само себя, и Лена не придет никогда,

В дверь постучали, он стремительно обернулся, крикнул по-русски: «Войдите!».

Лена закрыла за собой дверь, прислонилась к ней спиной.

– Ваш друг, – сказала она, – в триста девятом номере. А Баснер, как я и думала, попал в полицию, его приняли за…

– Он мне не друг! – вздыбился Купревич. – Я его сто лет не видел!

Лена протянула к нему руки – наверно, не хотела, чтобы он наговорил лишнего, а он понял жест по-своему, подошел и взял ее руки в свои. Ладони были теплыми, по ним бежал ток, и магнитное поле не позволяло рукам разделиться. Он понимал, что не должен этого делать, но понимание отделилось от сознания, сознание – от эмоций, а эмоции он определить не мог и не стал: обнял Лену за плечи, и она уткнулась головой ему в плечо. Плакала Лена беззвучно, а он гладил ее по спине и беззвучно утешал.

Время опять свернулось в кольцо, и он подумал, что это – навсегда.

– Простите, – Лена отстранилась, будто оттолкнула. Прошла в комнату и опустилась в кресло у окна.

– Расклеилась, – сказала Лена. – Лерман – неприятный тип. Не представляю, как могла…

Она не закончила фразу.

– Раньше, – сказал он, присев на край кровати; так он был ближе к Лене и мог, протянув руку, опять коснуться ее ладони или… или шеи…

– Раньше он был другим. И я был другим. Мне и в голову не пришло тогда… Я сам их познакомил.

Он не хотел говорить о Лермане.

– Вы сказали, что Баснер в полиции? Почему? И что делать?

– Каким-то образом он нашел министерство внутренних дел. Охранник, как положено, попросил показать сумку. А он не просто отказался. Ударил. Естественно, его задержали. В кармане нашли нож. Помните, на кладбище…

– Да.

– К таким вещам у нас относятся серьезно.

– Его вышлют?

Он на это надеялся.

– Не знаю. Может, отпустят. Американец, стресс… Скорее всего, после допроса привезут в отель. А тот, другой… Он хочет видеть вас. Поговорить наедине. Я сказала, что спрошу.

Он не хотел видеть Лермана. Тем более – без свидетелей.

– Он говорит, у него есть идея.

– Идея?

– Что-то о расчете развилки. Мне показалось, он не понимает что говорит. Или я не поняла, что он сказал.

«Иосиф лучше меня разбирается в квантовой теории ветвлений. Не знаю, что он опубликовал за эти годы, но, может, действительно…»

– В каком, говорите, он номере?

– Вы хотите…

– Лена… – Он хотел сказать, что, если Иосиф не придумал, как разрушить суперпозицию, им всем придется жить в перекосившемся мире до конца своих дней. Он хотел сказать это, но язык, вопреки его воле, но не вопреки желанию, произнес другие слова.

Лена услышала. Поднявшись с кресла, пересела на краешек кровати рядом с ним, он погрузился носом в ее волосы, хотел их целовать, но не мог сделать ни одного движения, сидел, опустив руки и закрыв глаза, повторял мысленно уже сказанные слова, еще и еще раз, понимая, что мир опять разветвился, и они с Леной оказались там, где сказанное стало их общей сутью, которую они сами еще не понимали, но уже прониклись ее неизбежностью.

«Я не смогу жить без тебя, я не смогу без тебя жить…»

Еще и трех дней не прошло после смерти Ады. Утром он был на ее могиле и хотел (или это ему казалось?) лежать рядом – до конца времен.

Лена прикоснулась ладонью к его небритой щеке, отстранилась, посмотрела ему в глаза, и он не смог понять, что она сказала взглядом. Что-то очень сложное.

– Тебе тяжело, и тебе нужна поддержка. Не беспокойся, я буду рядом.

«Нужна поддержка». И только. Она будет рядом, пока он не вынырнет из стресса, пока не станет прежним или новым, и, когда поймет, что он сможет сам разобраться в своей жизни, она отойдет в свой собственный мир, в собственную жизнь, о которой он не знал ничего. Как она жила до него, Лена расскажет, когда они будут вечерами сидеть рядом на диване, экран телевизора будет показывать беззвучные движущиеся картинки, и ему будет казаться, что это Лена проецирует свои переживания, о которых говорит словами, проникающими сразу в подсознание.

– Пойдем, – сказала Лена. – Все равно тебе надо с ним поговорить. А я послушаю.

***

В номере Лермана они застали странную картину. Лерман сидел в кресле, положив ногу на ногу, руки закинув за голову и глядя в потолок, а не на Баснера, бродившего по комнате с неприкаянным видом, натыкавшегося на мебель и бормотавшего что-то под нос. У двери на пластиковом стуле, не гармонировавшем с обстановкой номера, сидел полицейский, чин которого Купревич определить не мог. Не рядовой, но и не генерал, наверно. Фуражку полицейский снял и положил на пол рядом. Лет пятьдесят, определил Купревич, приятное лицо, открытый взгляд, но что он здесь делает?