Кристин Раш - Шестнадцатое июня у Анны

Кажется, почти - вот ключевые слова. Как и во всех голографических проекциях, все предметы кажутся такими же, как в жизни, но в данной записи не хватает основных составляющих настоящей исторической проекции. Мы не чувствуем запаха чеснока, жареного мяса или клубники, которая лежит на столе, такая спелая и сочная.

Пуристы утверждают, что это сделано специально, чтобы мы могли сконцентрировать внимание на разговорах. Когда Руфолио Филд закуривает сигару и его упрекают за это, мы видим, что он нарушил правила, но по-настоящему не понимаем этого. Нам словно напоминают, что мы всего лишь наблюдатели, мы все видим и слышим, но ни в коем случае не можем считать себя частью происходящего.

И как только эта иллюзия разбивается, "Шестнадцатого июня у Анны" становится простой записью, документальным фильмом-ремиксом с голографическими проекциями, безжизненным и старомодным, а на самом деле нам хочется с особым пристрастием к мельчайшим деталям смотреть исторические фильмы и записи, такие как "Речь в Геттисберге" [Небольшой городок в штате Пенсильвания, где 19 ноября 1863 года при открытии военного кладбища президент А. Линкольн произнес знаменитую речь] (производство компании "Уикенд") или недавно выпущенный фильм "Убийство эрцгерцога Фердинанда"…"

Критический обзор специального шестичасового издания "Шестнадцатого июня у Анны" в "Основах голографии", 22 февраля 2050

На экране медленно появляется кафе, из темноты раздаются смех, тихие голоса, звон серебряных столовых приборов. Потом постепенно появляются образы - сначала стойка метрдотеля, потом небольшой подиум с двумя маленькими деревцами по бокам, вход в кафе, а вот и пара (в 2001 году он назвал бы их пожилыми) прошла мимо него и направилась к дальнему столику.

Мак стоит в проеме двери, у него такое чувство, что он все это уже видел. Он уже бывал здесь. Ну конечно, сотни раз. Кафе закрылось только в 2021 году. Но того, прежнего интерьера он уже не застал, - круглые столики, как в бистро, накрыты красными скатертями в клетку, мягкие стулья с сиденьями в форме сердечек кажутся совсем неудобными, окна, во всю стену, от потолка до пола, выходят на улицу… Все это исчезнет через несколько месяцев под пеплом и падающими обломками.

Зал переполнен. Помощник официанта снимает стул со столика у самого окна, он держит стул за спинку и ставит к стене рядом с Маком, потом кивает метрдотелю, а тот проводит в зал пару.

По одному лишь движению длинных темных волос Мак узнает Лету. Его сердце готово выскочить из груди, на какое-то мгновение он даже успевает подумать: вот же она, не умерла; она там, в той временной петле, и если ему удастся ее освободить, она вернется домой.

Но вместо этого он садится на свободный стул.

Из колонок над его головой раздаются звуки "Горизонта" Чарли Бернета. Судя по плохому качеству воспроизведения, компакт-диск скопирован с прежних магнитофонных записей. На кухне гремят кастрюли, люди вокруг что-то говорят. Вот кто-то сказал, что здесь подают самый лучший паштет из гусиной печенки, кто-то рассказывает об истории кладбищ на Манхэттене, кто-то о том, как лучше праздновать дни рождения в июне.

Мак не слышит, что говорит Лета. Она сидит в другом конце зала, между ними несколько столиков, и за ними тоже разговаривают люди. Лета протянула руку, будто ждет, что он возьмет ее.

Он хорошо видит ее лицо, на него падает свет из окна, хотя городские каньоны не пропускают яркого солнца. Лета улыбается и кивает чему-то, что говорит ее спутник. Глаза ее блестят тем особым блеском, который появляется, когда она считает, что ей говорят ерунду, но сама из вежливости молчит.

Мак еще не знал ее в тот момент в прошлом, они встретились лишь в октябре, во время нескончаемой череды похорон. Он еще сказал ей, что испытывает некое чувство вины и собирается начать все сначала, когда кажется, что все кругом рушится.

Тогда она положила свою руку поверх его, кожа на ее ладони загрубела - в последнее время ей приходилось делать столько работы по дому, помогать друзьям мыть посуду, паковать вещи, присматривать за детьми. Вокруг ее глаз появились настолько темные круги, что и глаз-то толком было не разглядеть. Только во время второго свидания он заметил, что у нее неправдоподобно голубые, миндалевидной формы глаза.

Сейчас, в кафе, никаких кругов под глазами еще нет. Лета улыбается и выглядит очень молоденькой. Такой беззаботной и юной Мак никогда ее не видел. Никаких морщинок на лице, нет даже тех седых волос, которые она заметила на правом виске и в ужасе вырвала во время их первого свидания.

На ней белое летнее платье, особо подчеркивающее ее загорелую кожу. Во время разговора из огромной сумки, которую она называла ридикюлем, Лета достает белый свитер и накидывает его на плечи, а Мак узнает все ее жесты - да, именно так она поводила плечами, именно так вздрагивала.

Понятно, что она жалуется на прохладный воздух, на кондиционеры, но сам Мак холода не чувствует. Для него воздух здесь такой же, как и в спальне, - достаточно тепло, можно и прохладнее. Многого не хватает в записи, но память всегда к его услугам; он помнит, что в кафе "У Анны" всегда пахло чесноком и вином, рядом со входом вечно витал аромат разных духов и одеколонов. Мак не голоден, хотя есть с чего проголодаться. Он всегда испытывал чувство голода, стоило ему немного посидеть в этом кафе, так аппетитно там пахло свининой в красном соусе и говядиной, жаренной в вине с чесноком, - это были фирменные блюда "У Анны". Обычно он мечтал, чтобы они быстрее принесли заказ, хотя знал, что заведение гордится своей европейской размеренностью.

Но Лета бывала в этом кафе задолго до знакомства с Маком. Именно она привела его сюда в декабре, когда кафе открылось вновь. Тогда зал заполнили оставшиеся в живых завсегдатаи, пожарники и местные герои - они пытались изобразить, что празднуют Рождество, в то время как их сердца переполняло горе.

Должно пройти полгода. Полгода и целая жизнь отделяет эту Лету от декабря.

Мимо прошел официант с полным подносом - полента с грибным соусом, несколько гарниров: макароны и хлебные палочки. Мак видит, как в воздух поднимается пар, но запаха не чувствует. Он протягивает руку и натыкается на засохший, твердый как камень хлеб. Но взять одну хлебную палочку он, конечно же, никак не может. Все, что он видит, - конструктивная модель групповой памяти, а ощущение материальности добавлено для создания правдоподобного эффекта.

Мак может вставать со стула, это он понимает. Может переходить от столика к столику, слушать разговоры, может даже отправиться на кухню, правда, это зависит от того, насколько дорогой выпуск записи он смотрит.