Филип Фармер - Мятеж

Он жил в образах семи разных людей.

Об этом он узнал от женщины, в кабинете которой ему пришлось теперь проводить по часу ежедневно. До того он ничего не подозревал, хотя она и утверждала, что ему все должно быть известно. По ее словам, он все еще мог помнить перипетии происшедшего с ним, и, вполне возможно, действительно помнил. У него, однако, не возникало ни малейших сомнений в ее заблуждении. Ни малейших. Если он хочет жить, он должен убедить ее, что ничего не ведал об этом.

Все это несомненно было весьма странным; я раскрою вам суть дела а потом вы постараетесь убедить меня в том, что все именно так и обстоит.

Если бы ему удалось уверить власти в своей искренности, его не стали бы казнить, хотя ожидавшая его участь была не менее ужасной. Тем не менее в таком случае оставалась хоть и призрачная, но все-таки надежда на то, что когда-нибудь, в отдаленном будущем, кто-то мог решить вернуть его к жизни.

Женщина-психиатр казалась озадаченной и заинтригованной. Он подозревал, что и ее начальникам ситуация представлялась загадочной. Пока они пребывали в этом состоянии, у него сохранялась надежда остаться в живых, а значит — и шансы выбраться отсюда. Однако он знал — или полагал, что знает, — и то, что за все время существования этой странной больницы выбраться из нее еще никому не удавалось.

Человек, который теперь называл себя именем Вильям Сен-Джордж Дункан, сидел в кресле в кабинете психиатра Доктора Патриции Чинг Арезенти. Он только недавно пришел в сознание после очередного сеанса, и состояние его еще оставалось немного сумбурным. Вдыхание тумана истины на всех оказывает подобное действие. Спустя несколько секунд обрывки его сознания, словно мелкие кусочки — картинки — головоломки, встали на нужные места. Цифры настенного хронометра свидетельствовали: и на этот раз он находился в парах тумана ровно тридцать минут. Мышцы ломало, спина болела, разум подрагивал, как трамплин для прыжков в воду, с которого только что прыгнул ныряльщик.

Удалось ли ей узнать что-нибудь на этот раз?

— Как вы чувствуете себя? — улыбаясь, спросила Арезенти.

Он уселся прямо и принялся пальцами разминать затекшую шею.

— Мне снился сон. Я был облаком, состоящим из маленьких железных частичек, которые, подхваченные ветром, метались и крутились в просторной комнате. Потом кто-то бросил в нее огромный магнит, и я, облачко частичек, помчался к нему и превратился в сгусток единой твердой массы железа.

— Железа? Вы скорее похожи на воск или на термопластик. Вы лепите себя в другого — или в других — по желанию.

— Не знаю, о чем вы говорите, — ответил Дункан.

— А какую форму приняла эта ваша железная масса на сей раз?

— Это был плоский клинок с двумя острыми лезвиями.

— Психоанализ не входит в мои непосредственные обязанности, но я нахожу этот образ весьма характерным и существенным.

— А что он символизирует?

— Для вас и для меня он может иметь совершенно различный смысл.

— Что бы я ни сказал вам, это неизбежно должно оказаться правдой. Разве можно лгать, когда ты вдыхаешь туман истины? Это никому не под силу.

— Я всегда верила этому, — заметила врач и после паузы добавила: Раньше.

— Раньше? Почему? И вообще, не могли бы вы, наконец, открыть мне, отчего вы считаете меня отличным от всех других людей. По-моему, вы должны мне это сказать. Мне кажется, что вы этого не делаете просто потому, что не в состоянии дать разумное объяснение.

Подавшись вперед, он пристально смотрел на женщину.

— За вашим заявлением не стоит ничего, кроме необоснованного, иррационального подозрения. Или вы выполняете дурацкие приказы своих начальников, которые с ума посходили от подозрительности. Вам известно, да и им не мешало бы знать, что я не обладаю никаким иммунитетом к туману истины. Никаких доказательств противного у вас попросту нет. Значит, я действительно не имею ничего общего с теми людьми, которых вы арестовали за нарушение правил пребывания в определенном дне и за принадлежность к подрывной организации. Я не могу нести никакой ответственности за совершенные ими преступления, поскольку не имею к ним никакого отношения. Я невиновен, как невиновно новорожденное дитя.

— Любой ребенок — потенциальный преступник, — произнесла Арезенти, и все же…

Некоторое время оба молчали. Он, вольготно рассевшись в кресле, откинувшись на спинку, расслабленно улыбался. Арезенти сидела столь неподвижно и тихо, как только способен здоровый взрослый человек, подрагивания и движения ее просто невозможно было заметить. Теперь уже она на него не смотрела, а вместо этого уставилась в окно. Просторный двор с высокой стеной позади виден не был, зато она могла спокойно разглядеть правую сторону улицы и здание за широким тротуаром. В обеденный час перекресток Бульвара Фредерика Дугласа и Авеню Святого Николая всегда был очень оживленным. Пешеходы заполняли тротуары, велосипедисты — проезжую часть. Седьмая часть населения Манхэттена высыпала на улицы, радуясь первым теплым лучам весеннего солнца. Иначе и быть не могло. Ведь из общего числа примерно в девяносто обдней, составлявших это время года, им суждено стать свидетелями всего-то около одиннадцати дней.

Попрыгунчики во времени, подумал он. В памяти непонятно почему промелькнул кузнечик, вцепившийся в травинку, которая прогнулась под тяжестью его тела. Видение это странным образом принесло с собой боль. Или только воспоминания о боли? Дункан не мог понять, какая связь существует между этим безобидным привидевшимся ему кузнечиком и ощущением тоски. В памяти своей он не находил этому объяснения.

Внезапно, словно муха, изо всех сил старающаяся вырваться из сковавшей ее паутины, — паутины памяти? — Арезенти оторвала взор от окна и подалась вперед. Женщина свирепо посмотрела на него, отчего она — крупная красивая блондинка — сделалась еще привлекательнее. Ее большие, белые зубы, казалось, вот-вот вцепятся в него. Они блестели, словно солнце на тюремной решетке.

Вильям Дункан усмехнулся. Его подобными уловками вряд ли можно напугать.

— Не понимаю, каким образом вам удалось это сделать, — сказала врач. — Вы объединили в себе семь совершенно разных, несовместимых личностей. Нет, нет. Это не совсем правильно. Вы не объединили их. Точнее будет сказать, что вы просто _р_а_с_т_в_о_р_и_л_и_с_ь_ в них, подавив собственное «я» до такой степени, что его уже и обнаружить-то невозможно. Вы превратились в новую личность, восьмую. У вас даже сохранились некоторые из воспоминаний этой восьмой личности, той, которая теперь и составляет ваше существо хотя они ложные. Но вы не в состоянии изменить свои отпечатки пальцев, характерный запах, выделяемый вашим телом, состав и группу крови, рисунок радужной оболочки глаз, форму волны, которую испускает ваш мозг, — все это безошибочно говорит о том, что вы по-прежнему не кто иной, как Джефферсон Сервантес Кэрд, полицейский из Вторника, но и все эти другие — Тингл, Дунски, Репп, Ом, Зурван и Ишарашвили. Личностные черты вы изменили, но тело… это дело совсем другое. Вы все-таки не Протей [1] в греческой мифологии морское божество; обладал даром превращения: умел принимать облик зверей, воды и дерева , чтобы по собственному усмотрению изменять внешность.