Глеб Океанов - Шизариум

С тех пор прошло много времени. Лечебница, в которую меня посадили, не кажется мне надёжным убежищем – по ночам мне мерещится детский рёв, плач… и чей-то смех… Когда я выглядываю в зарешёченные окна, вижу среди людей тех монстров, что плодят твари, живущие в лесах и под землёю… и жить не хочется… Они следят за мною, но мне-то отсюда тоже хорошо их видно!

Надеюсь, вы найдёте мою записку, и предпримите что-либо… Я, кто бы вы ни были, присоединюсь к вам скоро, найдите меня… очень скоро я сбегу из этого сумасшедшего дома – у меня под подушкой припрятан нож, и очень скоро я собираюсь им воспользоваться.

Уфа

Весна 2008

Мне снился кошмар… А что ещё может сниться солдату? Солдату без командира, без врага, с Войною, у которой нет конца?

Остов костра хрипло кашлял, задуваемый морозным утренним сквозняком. Блестящие маслом швы гранитно-чёрной корки деревяшек люминесцировали на ветру. Холодный мёртвый свет погубил тёплую и родную тьму.

Я выбрался из спального мешка, ноги и руки еле гнулись, словно слиплись от тепла за ночь, проведённую в спальнике. Мой организм адекватно отреагировал на энный раз встреченное утро – рука сама нащупала автомат, глаза, прищурившись, забегали по всем сторонам горизонта, я затаил дыхание и осмотрелся вокруг себя, плавно и тихо – каждое утро может стать последним. Не хочу кормить собою птиц.

Я вышел из дома, из нашей точки, базы, штаба – как угодно. Конечно, «вышел» неверно сказано – как можно выйти из двух с половиной кирпичных стен? Это всё, что осталось от некогда добротного жилого дома: стена, вторая, тёмный угол между ними и заполненный крысами подвал.

Нигде не маячил кривой силуэт Лешего, наверное, он как раз в подвале – отлавливает за хвосты наш ежедневный царапающийся и кусающийся завтрак, он же обед и ужин. Блэка тоже не видно.

Я прошёл вдоль улицы руин – десятки домов стояли разрушенные, рассыпающиеся, едва не вырванные с корнями. На их окнах – решётки и паутин, а внутри – волки-шакалы и стаи ворон на краснокирпичных пиках. Асфальтовая труха – ровная некогда земля превратилась в холмистую местность с горами из кирпича и камней, изодранными, как шрамы, оврагами. Пыль, песок и остатки прошлого, былого, слой за слоем покрывают всё вокруг. Ощущение, словно землю грызло и рвало огромное чудовище…

Каждый раз, когда я иду по этой, наверное, красивой в прошлом улице, мне мерещатся взрывы и огонь, испепелившие это место, да и всю Землю. Перед моими глазами – кипящая кровь, пускающая жуткие бубонные пузыри и горящая, будто масло, будто бензин, горящая, но несгорающая. И такой ужас заполняет меня каждый день, каждый раз, когда я прохожу мимо этих мёртвых домов, понимая, что с каждым вдохом вбираю в себя прах людей, чьи тела превратились в перегной в их искалеченных жилищах.

Я добрался до речки и разделся. Ветер бился о тело, дёргал волосы, дышал холодным, в льдинках, воздухом, но не мог со мною ничего поделать. Голый, я забрался в мутную, чуть густую воду маленькой речушки, полной водорослей и гнилья. Сполоснувшись и поскребя налёт с зубов отросшим ногтем, я вылез на травянистый берег. Холод давил, страх сжимал сердце, и сводило до судорог пустой желудок, но я привык ко всему этому, как и к вечно смрадному дыханию, как к бороде и всему тому, что уже не должно удивлять.

Подсохнув и проводив взглядом кровавый восход жгучего пятака, я стал одеваться. Штаны-камуфляж, огромные, как булыжники, сапоги почти до колена, обтягивающая тощую грудь майка, куртка, кобура, пояс с ножами, свитер я понёс в руках и, конечно, автомат Калашникова. Уже годы я делю с ним постель и мылся бы с ним, если б можно было – для надёжности.

Я шёл обратно в наш лагерь той же дорогой битых кирпичей и пугливого детского страха, а в голове гудели ракеты, падавшие некогда в эти дома, иногда прямо в окна, иногда прямо в людей…

Блэка и Лешего я не видел, они оба могут быть где угодно; из подвала раздаются шаги и шорох, значит Леший всё же там, «охотится». Блэк, наверное, гуляет.

Я же принялся обходить местность в поисках пищи для костра, подбирал как просто сучья, так и обломки балок домов, что валялись повсюду в неисчислимом количестве, равно как и стекло окон, кирпичи, пыль…

Умирающий костёр принимал в себя сучья, щепки и бумагу, которую я поджигал, расточительно тратя спички. Уже когда костёр как следует вздыбился, горел, распаляясь, из подвала показался Леший, двигался он медленно, пятясь задом, как рак, согнутый пополам – он тащил тело Блэка. Я резко поднялся и по привычке снял автомат с предохранителя, тихо и незаметно – вдруг понадобится стрелять в Лешего, а вдруг в Блэка, а может, в обоих…

Леший, рослый мужик лет шестидесяти, вытащил, как ни в чём не бывало труп нашего товарища наружу и положил у костра. Две смежные стены, служившие нам домом, закрыли собою солнце, и вокруг меня стояла одна большая, почти густая тень, но блеск костра осветил искорёженное от ужаса чёрное лицо Блэка, казалось, он так сильно открыл рот, что у него разорвало челюсть.

Шаря по карманам убитого, Леший, путаясь, пытался объяснить мне, что Блэк сошёл с ума, набросился на него и тем самым не оставил иного выбора. Я смолчал, мне стало тошно. Особенно, когда Леший, улыбаясь, сообщил, что уж сегодня мы точно поедим мясца…

***

Блэку было тридцать, ещё сегодня ночью он был молод, силен и очень хотел жить. Утром, когда я проснулся, когда я шёл умываться, он уже был мёртв, это понятно: лицо покойника уже посерело, а он сам мягкий, как желе, и от трупа уже начинает попахивать. Он мёртв давно, возможно, Леший убил его ещё ночью, сразу же, как я уснул.

Уже начинало темнеть, мы с Лешим сидели у костра. Огонь трещал, Леший периодически переворачивал отрезанную тёмную руку Блэка, чтобы она поджарилась со всех сторон, и поглядывал на меня с пугливой улыбкой.

Леший – мой учитель, человек, спасавший меня от смерти чуть меньше раз, чем автомат Калашникова, он закрывал меня, молодого и неопытного, своей грудью день за днём, часть пойманных его телом пуль предназначалась мне. Я ему обязан по гроб. Был обязан. Теперь наша с ним дружба, товарищество, клятвы на крови – всё аннулировано. Он сам подписался на это, он сам же это и понимает. Мы сидели друг против друга, периодически заглядывали каждый другому в глаза, рассказывали в сотый раз одни и те же анекдоты и случаи из жизни, той жизни, которая была до Войны. При этом мы оба знаем, что Блэк не сходил с ума, мы оба знаем, что оба это знаем, и нам обоим понятно, что сегодня одного из нас должно не стать.

Леший периодически пробовал руку Блэка на зуб, потом достал нож и принялся её конкретно препарировать – срезал кожу, ногти, потом долго и старательно отделял мясо от костей и прочего дерьма, которого чересчур уж много в наших телах и в нас самих.