Марк Рабинович - Защитники прошлого

У других мужья уходят утром в офис, а вечером открывают дверь и целуют жену в уютно подставленную макушку или нетерпеливо приоткрытые губы. У некоторых любимые отправляются в экспедицию или в дальнее плавание, но и эти разно или поздно откроют дверь и заполнят пустоту в груди. А что делать женщине, когда ее мужчина и отец ее дочери отправляется далеко вниз по оси времени? Тогда очень и очень нелегко оставаться спокойной, особенно если ты знакома не понаслышке с простыми, как хозяйственное мыло, нравами средневековья. Там ведь опасно, там могут и копьем пырнуть, просто так, шутки ради. А ведь есть же времена и более глухие, чем раннее киевское средневековье. Именно "есть", а не "были", иначе запросто можно и сойти с ума, попадая в то место, которого давно уже нет в твоем мире. Тут поневоле начнешь признавать озвученную Ведой и Рои концепцию одновременности прошлого, настоящего и будущего. Но разве это может успокоить мою Аню, когда я отправляюсь в такую древность, которая была "незапамятными временами" уже к моменту ее рождения? Ведь в тех темпоральных далях самым распространенным проявлением гостеприимства по отношению к чужеземцу было немедленное его обращение в рабство и один раз я уже это испытал, еще задолго до начала нашей эры. Вот и теперь ее привели сюда, возможно и смутные, но отнюдь не слабые предчувствия.

Моя любимая ворвалась в кабинет Эйтана грозная, как все природные катастрофы вместе взятые. Эйтан, который был с ней хорошо знаком, сразу это почувствовал и у него нервно заходили желваки на скулах. Он попробовал было что-то сказать, но моя супруга его опередила.

– Куда? – требовательно спросила она вместо приветствия.

Сейчас это была, конечно же, Ингимюнда.

– И в когда?

Моя единственная невольно цитировала меня. При этом обращалась она только к Эйтану, игнорируя меня и, по видимому, вовсе не замечая австрийца.

– Украина? – удивилась она услышав ответ Эйтана.

В ее время такой стране не существовало, но в современной Украине ей довелось побывать. Впрочем, в 1943-м Украины тоже не было, это был Советский Союз.

– 1943-й? – возмутилась она – Да вы все тут с ума посходили! Нет, никуда он не пойдет.

На меня она по-прежнему не смотрела, а Янике разумно молчал и как-то скукожился, наверное – мечтая исчезнуть. Где-то за стеной кабинета, в лаборатории, истошно взвыли зуммеры, сигнализируя о вылетевших предохранителях. .

– Прекрати, Ханна – скривился Эйтан – Так ты нам всю аппаратуру спалишь.

– Гори оно все синим пламенем! – проворчала Ингмюнда по-русски, немного остывая и стремительно становясь Анютой.

И тут только я сообразил…

– Позвольте! – я перешел на английский – Почему Украина? И что там делает наш доктор?

– Может быть мы его недостаточно хорошо поняли – вмешался австриец и Аня впервые обратила на него внимание – Но только он все время упоминает Винницу. А ведь это Украина, верно?

Аня за последние годы неплохо овладела английским и явно понимала все или почти все из объяснений австрийца. Мы все трое молча кивнули, хотя я сомневался что Эйтан знает, где находится Винница.

– Так вот – продолжил Янике – Под Винницей находилась ставка Гитлера, "Вервольф".

"Находится", мысленно поправил его я. Мне уже следовало настраиваться на заброску и пора было рассуждать так, как будто я уже "внизу".

– Наверное, Эберхард именно это имел ввиду.

– Винница или Ница, но так близко я его не пущу – заявила Аня.

Вот они, парадоксы времени… Жена моряка мечтает, чтобы он отправился в каботажное плавание, если, разумеется, она любящая жена. Жена космонавта мечтает о низкой орбите для него. Жена шахтера надеется на не слишком глубокую выработку. А вот моей любимой спокойней, когда я спускаюсь на пару тысяч лет вниз и чем дальше, тем спокойней, хотя я и не рвусь в каменный век. Она убеждена, что тем ниже я ухожу, тем легче меня вытягивать. Как она пришла к такому вывода, остается загадкой даже для Рои, но я подкоркой чувствую ее правоту.

Эйтан молчал, я тоже, и тогда она присела на краешек стула и беспомощно пролепетала:

– Как же он там будет совсем один? И война кругом…

…Когда Аня появилась в нашем мире и начала узнавать его реалии, мне предстояло заполнить десять веков истории, которые она пропустила. Откровенно говоря, я побаивался… Конечно, во все века проливалось немало крови, но орудия убийства изменились. В ее времена сражались мечами, копьями, а то и дубинами. А тут тебе и пушки, и пулеметы, и авиабомбы да ракеты, в том числе и с термоядерной боеголовкой. Количество жертв в теперешних войнах уже исчислялось миллионами, а разрушенные города не были чем-то необычным. Но, вроде бы, обошлось. Нельзя сказать, конечно, что кинокадры мировых войн она просмотрела совсем уж спокойно. Были и расширенные в испуге глаза, были и побелевшие костяшки пальцев на подлокотнике кресла, были и слезы. Но шока не было. Она заметила мое волнение и тихо сказала: "Война была омерзительной всегда, изменились лишь средства". Потом она подумала и добавила: "Зато теперь можно не видеть глаза человека, которого ты убиваешь…" Я вспомнил убитых мною на средневековой киевщине соловьевцев и свои ощущения после этого Не знаю, было бы мне легче, если бы я видел их только в прицел винтовки? В общем, Аня неплохо представляла себе Вторую Мировую.

– Я пойду вместе с Арье – заявил вдруг Янике-младший.

Это прозвучало настолько неожиданно, что у нас отнялся дар речи. Первым опомнился Эйтан.

– Это очень опасно – осторожно сказал он – Как вы планируете вернуться?

– Так же как и Арье – удивленно сказал Карстен – Он же возвращается.

– А вы знаете, как именно он возвращается? – спросил Эйтан.

Этого не знал никто за пределами нашей лаборатории и не только из-за завесы секретности. Я подозреваю, что даже Рои, при всей своей болтливости, не решится озвучить идею Л-энергии, справедливо опасаясь насмешек ученого сообщества. По его утверждению, физики были еще консервативнее лингвистов.

– Вы не сможете вернуться так, как Арье – категорически заявил Эйтан – Скорее всего, вы не сможете вернуться совсем.

Австриец задумался.

– Я все равно должен пойти – решительно сказал он – Арье пропадет там один без знания немецкого и без знания реалий того времени.

Что-то еще явно было недосказано. И мы с Аней и Эйтан это почувствовали и вопросительно уставились на Янике. Он смущенно пожал плечами.

– Ну… Как вам сказать… – промямлил он и закончил неуверенно – Наверное, это мой долг, что ли? Как историка и… как немца.

Похоже было, что он стесняется пафоса этих слов. Так вот оно что! Пресловутое чувство вины! Нашему поколению это уже не знакомо, а ведь еще моя мама вздрагивала при слове "немец" и ее сверстники играли в "наших и немцев". Прошу заметить, не "фашистов", а именно "немцев". Мы не стали напоминать ему, что он не совсем немец, даже совсем не немец: наверное это было сейчас неважно. Аня подошла и молча поцеловала его в щеку, заставив покраснеть. А меня легонько, совсем почти незаметно, кольнула ревность. И только тут я сообразил, что австриец говорит на иврите. Это был тот еще иврит, с жутким акцентом и с коверканием слов всюду где это только возможно. Но все же это был вполне понятный иврит, а жуткими акцентами в нашей стране трудно кого-то напугать. Мы с Аней недоуменно уставились на него. Австриец пожал плечами: