Хидзирико Сэймэй - В час, когда взойдет луна

Два поворота, одиннадцать кварталов…

— Я никогда не думала, что живу так близко от… — Азизову передернуло.

Поднимаясь с ней в лифте, он спросил:

— У вас есть подруга, которая могла бы провести с вами ночь? И, по возможности, следующую?

Наследница королевы Медб посмотрела на него снизу вверх.

— Вы так заботитесь обо всех… жертвах космической несправедливости?

— Я стараюсь доделывать то, за что взялся, до конца.

— Почему эту и следующую?

— Потому что больше вряд ли понадобится.

Женщина сглотнула, дернула было руку вверх, осеклась, потом уже осознанным движением прижала ладонь к шее.

— Разве мне не нужна более… основательная защита?

— На ближайшее время — нет, — лифт остановился. — Тронуть вас сейчас — всё равно, что нарисовать на груди мишень. Да и высокие господа не любят меченых. А как только факт нарушения будет зафиксирован официально, вы получите деревянную пайцзу. Пожизненно. Как пострадавшая.

Азизова повернулась к нему.

— Спасибо.

— Совершенно не за что.

— Я знаю.

Вечеринку с гейшами организовать не удалось: сначала была чистка московского Управления, потом — Мозес, потом Екатеринослав, а потом Аркадий Петрович приказал завернуть Габриэляна прямо с проходной и не пускать в Цитадель, пока не закончится отпуск по состоянию здоровья. Удивлённый Габриэлян решил по такому случаю пройтись от Цитадели пешком.

Весна, уже захватившая Украину, добралась, наконец, и до Москвы. Осаду столицы она традиционно готовила долго, но штурм бывал всегда быстрым и яростным: южный ветер в считанные часы разгонял облачную армаду, подсушивал и прогревал асфальт, будил к жизни дремлющие деревья.

Габриэлян шёл вдоль реки, когда комм пропел о приходе текстового сообщения на один из адресов для «внешней» связи.

Бондарев звал Габриэляна на вечер «ИнфоНета», по случаю тридцатилетия компании, в VIP-зал. Писал, что адрес получил от университетского товарища, Паши Анастасова, который, кстати, тоже там будет. Обещал лучших гейш Москвы. Габриэлян подумал и отписал в ответ, что, спасибо, придёт — можно ли получить еще один пропуск? И приложил индекс для голосовой связи.

Может быть, это просто попытка выразить благодарность. Может быть — вторая древнейшая профессия — Бондарев надеется что-то из него вытащить, а то и вовсе завязать узелок. Если так, будет интересно посмотреть, как работает совсем другая школа. А может быть, это бондаревское начальство. Или не бондаревское вовсе. Так что кого-то с собой, а кого-то на внешний контроль. А делятся пусть сами.

Бондарев связался с ним меньше, чем через минуту. Габриэлян не раз видел его на снимках, но вживую журналист производил совсем другое впечатление. В статике он из-за ранней седины и общей сухопарости казался суровым аскетом. В динамике он походил, наверное, на Суворова: очень подвижный, улыбчивый, с петушиной пластикой и высоковатым для мужчины его лет тенорком. Габриэлян знал, что ложным обвинением избрали именно изнасилование потому, что Бондарев был известный в кругах донжуан. Теперь он понимал, как Бондареву это удается. Факел совершенно неподдельного темперамента. Штюрм унд дранг. Конечно, да. Конечно, еще один пропуск — очень легко. Дресс-код? Какая чепуха, носить нужно то, в чем удобно. Мы вас ждем с нетерпением, какая радость, что вы согласились. Я вам так признателен…

Интересно, за что. Спасти я вас ни от чего особенного не спас, а материал угробил, — подумал Габриэлян, говоря все положенные слова. Все-таки бестолковый мы вид, у журавлей, например, эти социально предписанные телодвижения выглядят не в пример красивее. Да и у жуков-скарабеев тоже…

На вечеринку он пришел с Кесселем, а стажер Александра Кашина вела наружное наблюдение. Габриэлян взял Кашину по двум причинам: во-первых, скрывать ничего не собирался, во-вторых, вокруг этой девушки увивался Король — ну и будет повод лишний раз пообщаться. А в третьих, если с приглашением что-то серьезно не так, маловероятно, но чем Сурт не шутит, то оппоненты официальное наблюдение засекут обязательно — и, будем надеяться, осознают, что стеснены в средствах.

Небоскреб ИнфоНет на Сокольниках походил на развернутый и изогнутый веер — поздняя Реконструкция, когда на радостях изощрялись кто во что горазд. Тридцатилетний юбилей отмечали громко, в фойе было полно народу в бумажных колпаках, под ногами шуршали серпантин и конфетти, отчетливо пахло шампанским. Но, увидев фамилию Габриэляна в отдельном списке, дежурный отправил подчиненного проводить гостей не в шумный конференц-зал и не в зимний сад, уставленный столиками, а на самую верхотуру.

Вид на город был хорош. Лучше, чем из дому, лучше даже, чем с крыши управления. Удачный ракурс. Виден и центр, и Сити, и — совсем уже далеко, сквозь столичное весеннее марево — цветные друзы промышленной зоны за вторым внешним кольцом, а между ними — огни, потоки огня, машины, окна, сигнальные маяки на крышах высоток. Конечно, довоенной плотности населения ни Москве, ни области не видать — да и никто не даст до такого довести — и можно бы селиться пониже и попросторнее… и не спасла бы высотные здания общепризнанная их экономичность, если бы москвичи не любили ульи. Вот они, гудят, наливаются желтым электрическим медом. Собирай — не хочу. Некоторые и собирают.

— Добрый вечер! — едва не вприпрыжку подошел Бондарев. Во плоти он еще больше походил на Суворова. Невысокий — макушка где-то на уровне габриэляновского носа — худой, длиннорукий. — Идём, все уже собрались. С кем имею…? — он задрал подбородок, вглядываясь в Кесселя.

— Позвольте представить, Кессель Андрей Робертович. Мой друг и отчасти коллега.

Тактичный человек Бондарев. Или осторожный. Кесселя он точно должен знать — все концы в Туле сводил именно Кессель, а в Туле с Бондаревым еще какое-то время будут разговаривать очень вежливо.

— Очень приятно, Бондарев, — журналист коротко тряхнул руку Суслика. — Ну, пройдёмте, господа. Нам неслыханно повезло: Алина Белоцерковская сегодня принимает гостей в последний раз. Я же сказал: будут лучшие гейши Москвы.

Лучшей гейше Москвы на вид никто не дал бы больше тридцати пяти — Габриэлян просто знал, что там все шестьдесят. Об Алине он слышал еще когда учился в школе.

Конечно, шестьдесят — это не предел. Дядя был краем знаком с Лямзиной, а она оставила «мир цветов и ив», когда ей было за восемьдесят — и никто бы не посмел сказать, что она там задержалась. Но это всё же вопрос стиля и личного выбора. Габриэлян улыбнулся — «Скорей бы мне под пятьдесят, чтоб ей под девяносто».

— Добрый вечер, — сказали из тени за правым плечом. — Позволите представить вас гостям и учительнице, Вадим Арович?