Петр Ингвин - Зимопись. Книга первая. Как я был девочкой

– Почитай отца твоего и матерь твою, – хмуро сказал я.

– Придумают же, – чуточку успокоилась Милослава. – Сказано: почитай матерь свою и чужую, ибо Алла, да простит Она нас и примет, дала нам мир, а они дали жизнь. Четвертая заповедь звучит только так, отступление – грех. Грех – это смерть. Ясно?

– Угу.

Царевна почти не управляла конем. Ищейкой, взявшей след, тот сам находил дорогу. Или у здешних коняк навигатор в голове? Как у наших голубей, отчего они всегда возвращаются.

Скорее всего, Милослава часто ездит этими местами. Самое скучное объяснение обычно самое правильное.

В начале разговора справа приблизилась Зарина с Томой за плечами. Розовенькие ушки обратились в локаторы. Милослава шуганула ее неким крепким словцом, дальше нам никто не мешал.

– Почему ты сказала Гордею «Вы вымираете»? – нарушил я молчание. – Кто вымирает?

– Их семья. Совсем слабая. Теперь еще лучшего бойца лишилась. – Задумавшись, царевна стрельнула глазами по сторонам и выдохнула, пересилив себя: – А как жизнь у вас? Там?

Ее палец пронзил небо.

Сказать, что вопрос меня поразил – ничего не сказать.

– Закон запрещает слушать ангелов, – напомнил я. – Не слушать истории ангелов, не спрашивать о нашем мире. Кто слушал – жуткое наказание.

– Именно, – спокойно согласилась царевна. – Но закон есть закон, а жизнь есть жизнь. Так как там у вас?

– Не боишься?!

– Наслушались алла-хвалинских идиотиков? Заруби на носу или где хочешь: человек отвечает только за то, что докажут. Мы здесь вдвоем. Во всевидящее око Аллы я не верю. Значит, если не проболтаемся, никто не узнает. Где никто не знает, закон бессилен.

Вспомнилось, как в одном школьном кабинете кто-то расписал стену паскудными надписями. Принялись искать виновных. Валерий Вениаминович сказал: «Он был один». «Почему вы так уверены?» «Было б хотя бы двое – я уже знал бы».

– А если проболтаюсь я? – Хотелось бы видеть глаза Милославы, но в доступности был только зад, а он эмоций не выдавал. – Мало того, специально сообщу?

Царевна, как нарочно, поерзала в седле, устраиваясь удобнее. Равнодушно раздалось:

– И что? Кто тебе поверит, если я, царевна, буду отрицать? Ты моложе, беспокойней, фантазия богата. Вскоре свои интересы могут возникнуть. Мое слово окажется весомей. А с тобой однажды произойдет несчастный случай.

Оп. Я заткнулся. Искренне верующие отныне нравились мне больше. Ненавижу местных атеистов.

– Так как же там у вас?

– Нормально у нас.

Бронзовый щит встал холодной стеной не только между телами.

Лес кончился. Царевна чуточку расслабилась, остальные тоже повеселели.

– Наша земля! – за последними деревьями звонко объявила Зарина.

Счастливая улыбка осветила ее лицо, руки раскинулись, обнимая мир. Угораздило же родиться в подобной семейке. Пары лет не пройдет, будет как остальные – прожженной циничной убийцей. Пока же малявка единственная из туземцев вызывала хоть какую-то симпатию.

Под нами колосилось поле, засеянное чем-то. Какой-то культурой. Из меня агроном, как из Милославы Франциск Ассизский. Это такая мать Тереза, только мужик.

Небо потихоньку сгущалось темнотой.

– Успеем, – прикинула царевна.

Через полчаса поле сменилось широкой утоптанной дорогой, первой в этом мире. Надеюсь, не единственной. Лошадям стало легче.

Мои руки обнимали ледяной металл талии царевны, пальцы цеплялись за портупею. Живот, грудь и щека терлись о щит. Вперед смотреть я не мог, но приободрившиеся и радостно засуетившиеся окружающие подсказали, что мы куда-то приближаемся. Отряд поднажал и перед закатом прибыл к охраняемым воротам.

– Спешиться! – бросила царевна.

– Что там? – не утерпел я.

– Цекада, – с радостью «объяснили» мне несколько голосов.

Частокол из высоченных заостренных бревен был мрачен и суров, он вызывал необъяснимое ощущение надежности. Неплохое сооружение. Регулярное войско штурмом его, конечно, возьмет, а от волков и лихих людей – защита.

– Хочешь жить – молчи, – прошипела Милослава Шурику. – Притворись потерявшим сознание, а лучше мертвым.

– Царберы! – У восхищения Зарины предел исчез как понятие.

Во все двадцать два глаза (так казалось) таращась на выступивших вперед красавцев-богатырей, она выпячивала грудку и тянулась макушкой вверх, пытаясь выглядеть хоть немножечко выше. И старше. И это могло получиться – у другого. Но не у нее.

Ярко-желтые плащи покрывали доспехи царберов. Прямоугольные щиты защищали две трети туловища. Витиевато изогнутые шлемы единого образца имели налобник, нащечники и ниспадающие на затылок бармицы, а на верхушке красовался султан из конского волоса. Руки и ноги – в бахроме бронзовых пластин, грудь и спину закрывала мощная кираса. Царевны, царевич и принцы ничем подобным не блистали, отчего сразу стали пресными и легковесными. Как кузнечик рядом с жуком-бронзовиком.

Наверное, царбер – это солдат. Войник по-местному. Выясню, когда говорить не станет преступлением. Вон как Милослава зыркает, чтобы мы вели себя прилично.

Двое царберов приготовились записывать въезжающих на пергамент.

– Милослава, Карина и Зарина Варфоломеины, – отчеканила царевна. Пропустив вперед сестер, она перечислила остальных. – Ангелы Тома и Чапа. Дорофей и Порфирий Милославины.

Мужья царевны внесли Шурика.

– Крепостной Западной границы Щербак. Порван волками.

«Не лжесвидетельствуй!» – вспомнилась заповедь.

Ворота словно с болью в суставах отворились.

– Цекада. – Зарина обвела руками уходящий вдаль и закругляющийся там забор, словно объяснив этим что-то.

– Цикада?

При чем здесь невыносимо трещавшее по ночам насекомое?

– Царский караван-дворец, цэ ка дэ. Мы говорим – цекада.

Ясно, караван-сарай в местном антураже. По мне, так просто постоялый двор. Именно двор, где за оградой вдоль одной стены даже по запаху определялась конюшня, к другим лепились грубо сляпанные лачуги, перетекавшие одна в другую. Между конюшней и жильем дымила кухня, около нее торчал бревенчатый колодец с навесом. За жильем, перебивая ароматами кухню, располагалось отхожее место.

Зря я назвал домики жильем. Скорее, это были служебные помещения. Казарма, оружейная, склады.

Весь центр занимала огромная поляна-лежанка. Благородные первыми занимали место, сопровождавшие их низкорожденные располагались вокруг, как школьники на перемене вокруг нового гаджета. Мы последовали общему примеру.

Удивительно, но среди ночевавших в цекаде, как и среди всех, встреченных в новом мире ранее, не было ни толстых, ни худых. Видимо, у хилых от местной жизни масса нарастает мышцами, а у жирных выплавляется.

– Милослава? – раздался удивленный оклик.