Дмитрий Колосов - Кутгар

Я сидел на вершине скалы, прислонившись спиной к шершавому камню, и наблюдал за тем, как от подножия по тропинке поднимается вверх нестройная цепочка ломтиков — буро-зеленых, высотою примерно в полтора фута существ, странным образом напоминавших дынную дольку, почему, собственно говоря, я и прозвал их ломтиками. Спину существ покрывала морщинистая шкурка из костяной брони, дальше шла розовая, чуть прозрачная плоть мякоти, а на том месте, где из сладкого мяса зеленого плода вырастали блеклые плоские косточки, у ломтиков располагалось бесчисленное множество жадных ртов. Однажды я задался целью пересчитать эти воронкообразные отверстия, но, дойдя до двух с половиной сотен, оставил эту затею как бессмысленную. Пасть ломтиков, а если быть более точным, — функциональная щель для поглощения пищи — была бесконечной. Столь же бесконечным был и их аппетит. Ломтики отличались завидной всеядностью. Они пожирали все, что встречалось на пути. С помощью кислотных выделений, исполнявших роль слюны, эти твари истачивали даже кремнистые утесы Сиреневого плато. А, надо отметить, кремний в здешних местах вовсе не тот, что на Земле или Атлантиде. Скорей это даже не кремний, а нечто среднее между кремнием и алмазом. Очень замысловатая структура и невероятная прочность. Эдакий кремнеалмаз. Уверен, стальной бур на Сиреневом плато был бы совершенно бесполезен. Еще ломтики потребляли песок и разнообразные фтористые образования. Но любимейшим их блюдом была органика, к которой они не без основания причисляли и меня.

Передний ломтик достиг площадки на вершине скалы, избранной мной местом для отдыха. Пора! Концентрация воли заняла неуловимое мгновение. Затем я открыл глаза и освободил энергию. Невидимая волна накрыла шеренгу ломтиков и моментально разметала ее. Подобное зрелище я видел такое бессчетное количество раз, что пора бы и привыкнуть, но оно неизменно продолжает доставлять мне удовольствие. Человек слаб до эффектных зрелищ! Прожорливые слизистые стручки полетели вниз. Проделывая лихие кульбиты, они один за другим шлепались на землю, издавая мокрый хлюпающий звук, подобный тем, что рождают куски глины, которые бросает гончар на свой круг. Хотя высота падения была достаточно велика, ни один из ломтиков не пострадал. Да и не мог пострадать. Ведь недаром эти твари представляли собой самое могучее среднее звено на треклятой планетке. Чрезвычайно примитивные в физиологическом отношении, они обладали неуязвимой мономолекулярной структурой. Венец эволюции на кремнефтористой основе. Я заподозрил это давно, заметив странную нечувствительность ломтиков к фотонным пучкам. На днях — оговорюсь, день здесь понятие растяжимое — мне довелось подтвердить свою догадку. Серый леопард поймал ломтика, а я подоспел прежде, чем он приступил к трапезе. Обычно я не ссорюсь с серым леопардом; он, как и я, гордый охотник-одиночка, мы уважаем друг друга, но это был особый случай. Я ударил по хищнику огненной волной, и он, воя, отступил. Мертвый ломтик достался мне по праву сильного, что в традициях мерзкой планетки. С помощью меча я разделал отвратительное создание. Меч порядком затупился, прежде чем рассек бронированную шкуру. Как я и предполагал, ломтик оказался типичным космическим червяком с полным отсутствием легких, печени и селезенки. Был лишь огромный желудок, выполнявший заодно функции сердца, а также комочек некоего зеленоватого вещества, про которое я деликатно рискнул предположить, что это нечто вроде примитивного мозга. Именно тогда я попробовал пересчитать пасти чудовища, но так и не довел эту затею до конца…

Сброшенные с тропы ломтики опомнились от падения и сбились в кучу. Похоже, они подпитывались общей энергией, а может быть, и совещались. Я усмехнулся, поймав себя на невольной мысли — как бы не поумнели! Не хотелось бы, чтобы мое нечаянное присутствие повлияло на здешнюю эволюцию. А то, неровен час, Вселенную заполнят корабли, ведомые поумневшими ломтиками. Апокалипсис примитивизма! Потому я ударил по слизнякам дезинтегрирующей волной. Так сильно, как только смог. Только одно это и могло подействовать на мерзких тварей. Шесть или семь ломтиков рухнули замертво, прочие бросились врассыпную, быстро переставляя покрытые неряшливой бахромой щупальца, которые исполняли роль конечностей.

Проняло. Твари давали мне передышку. Впрочем, недолгую. Впрочем, я и не нуждался в долгой. Я приходил в долину ручьев лишь с одной целью — напиться воды.

Плохо быть человеком и в то же время нечеловеком. Хотя, что есть человек? Что его определяет? Две пятипалые руки, способные держать палку, две ноги и голова? Или потенция к мышлению? Николай Кузанский называл человека humanus deus [1] Человеческий бог ( лат. ) , Эразм Роттердамский — странным животным, неким средним между божественным созданием и скотиной. Для Паскаля человек не более чем тростник, правда, мыслящий, а человеческий мир — сборище негодяев и убогих, созданных лишь для того, чтобы быть проклятыми. Слова, сказанные в припадке раздражения? А может быть, напротив — плод долгих раздумий? Мудрее прочих окажется Гоббс, который верно оценит волчью суть венца мироздания. Homo homini lupus est — человек человеку волк. Человек — тварь, жрущая окровавленное мясо собрата. Возвышенное посещает его помыслы лишь единожды в жизни — в мгновенье умиротворяющей смерти. Да и то не всегда. Тидей, расставаясь с жизнью, ел трепещущий мозг врага. В этом суть человека. Убей, иначе убьют тебя. Убей и сожри! Человек есмь. Впрочем, не судите, да не судимы… Особенно, если судит тот, в ком соединены человеческое и нечеловеческое. Человек — нечеловек. Монстр, и сам не знающий, кто он есть на деле. Я закрыл глаза и представил никогда не виданные мной ледяные равнины Зрентши. Они дали мне холодную суть. Лед медленно таял, из-под серебристых ломких комочков пробивались зеленые ростки. Это уже была Земля. Она давала мне силу. И еще она делала меня человеком, я хотел пить.

Раздался негромкий свист. Любой звук на этой планетке предвещал опасность. Поэтому я мгновенно открыл глаза. В желтом небе парил орел. По правде говоря, летающий монстр мало походил на гордую земную птицу. Шесть лап, веретенообразное, покрытое бронированной чешуей тело, морда — причудливый симбиоз рептилии и одноглазой свиньи. И еще — две пары огромных, багрового цвета крыльев. Из-за них я и прозвал этого урода орлом. Орел был могучим и злобным существом, но он не мог причинить мне вреда, пока я оставался на земле. Он парил над Долиной ручьев, надеясь, что сидящий на камне кусок мяса рано или поздно поднимется в воздух.