Нильс Симеон - Теория 14-ти кристаллов

Гессе начал создавать пейзаж: первым делом он написал луг и небо, потом постепенно на лугу начали появляться цветы и коровы. Пейзаж обрастал новыми и новыми деталями. На картине зазеленел лес и засинели горы, позже к ним добавился поезд. Так тянулся день за днем, тюрьма стала надоедать Гессе, и в один прекрасный момент, когда его терпение иссякло, он сел в тот самый поезд и покинул камеру.

Я не верил своим глазам. Мне было сложно осознать, что биография одного человека, которая была передана на нескольких листах вместо половины страницы, как у меня, могла так закончиться. «Что? Как? Что это значит?» – спрашивал сам себя. Я не мог понять, было ли это шутка, или, или… Несколько раз я даже подумал, а что если он и вправду так сбежал из тюрьмы?! Одним словом, до самой ночи размышлял только об этом, уставившись на трещины в потолке. Со двора доносился веселый шум и гам моих сестер и братьев, но мне ни секунды не было жалко – так сильно увлекся историей побега Германа Гессе. Вечером мама даже спросила: «Нильс, у тебя все хорошо? Ты ни разу не позвал меня за весь день, неужели тебе ничего не было нужно?».

В ту минуту мне очень захотелось рассказать маме про предисловие к книге Германа Гессе. Я подумал, что, возможно, она когда-то читала эту книгу и знала, что в этой истории правда, а что вымысел. Мама, конечно же, читала Гессе, но подобного предисловия не то что никогда не встречала, вообще не могла понять, как та книга попала мне в руки. Я вкратце рассказал всю биографию Гессе и закончил точно так, как предисловие заканчивалось в книге: «…в один прекрасный момент, когда его терпение иссякло, прекрасный момент, когда его терпение иссякло, он сел в тот самый поезд и покинул камерув». Я ожидал от мамы как минимум удивления, а она не задумываясь выпалила:

– Ай, да это что! Ты бы знал, как Инге Снипп и Уго Урсусберген сбежали из дворца Урсусбергенов. Вот это был побег!

– Кто-о? – удивленно переспросил я.

Я вовсе забыл про Гессе, так сильно увлекла меня история, поведанная мне в двух словах мамой. Следующие пару недель мама рассказывала мне ее во всех подробностях, и клянусь вам, меня так втягивало каждое слово, что я совсем забыл про боль в спине и ребрах.

Мама родилась в одной красивой, окруженной горами финской деревне Кайлеено. Там же окончила среднюю школу имени Тора Урсусбергена, а затем музыкальный лицей имени Брунгильды Лешези. Инге Снипп и Уго Урсусберген были ее одноклассниками. Да, между прочим, мою мать зовут Бритой, а отца – Калле, Калле Симеон, и его до сих пор все называют «маленьким Калле». А я – Нильс Симеон, и эту историю передаю точно теми же словами и в той же последовательности, как рассказала мне мама.

Барон Волкан Лешези был довольно знаменитой личностью, принимаемой во всех кругах общества. Его ценили не только как успешного географа и геолога, но еще и как хорошего человека. Волкана хорошо знали во всех родовых дворах и учебно-исследовательских учреждениях, как в Моравии (на его родине), так и в остальной Европе, Индии, Китае, России и Египте.

У барона в то время был трехлетний сын Алекс, который свое детство проводил в родовом замке Лешези в Моравии вместе с мамой и няньками. С отцом он виделся редко – два-три месяца в год. Но даже за такое краткое время Волкан давал сыну столько тепла и внимания, что несмотря на вечное женское окружение, Алекс рос мужественным мальчиком. Пока отец пребывал в дальних путешествиях, Алекс читал его рассказы и статьи, ждал писем Волкана, чтобы скорее узнать новую историю и местонахождение любимого отца, которого всегда не хватало.

Так продолжалось, пока Алексу не исполнилось восемь лет. В замке все шло по-прежнему: те же самые няни, те же повара, тот же конюх, те же книги и даже та самая посуда. Впрочем, после одного происшествия в поместье Лешези многое в корне изменилось.

Это произошло в 1843 году. Барон Волкан Лешези пытался преодолеть холодные непроходимые леса Лапландии вместе со своими преданными спутниками. Их целью было обнаружить торфяные залежи, а затем пробраться к озеру Инариярви на севере, откуда одна из крупных торфодобывающих компаний собиралась проложить судоходный путь к Баренцеву морю. Экспедиция проходила в сложнейших условиях – они испытывали постоянный недостаток еды и тепла, столкновения с волками и медведями в дороге унесли жизни двух собак и трех лошадей, в группе из двенадцати человек пятеро заболели горячкой. Изнемогшая команда еле одолевала по пять километров в день с больными товарищами и загруженными санями сквозь дремучие леса. Подобные сложности, да еще и похуже, Волкан с друзьями видели не в первый раз, поэтому они даже не думали сдаваться и упорно продолжали брать пробы из грунта и продвигаться вперед.

Однажды ночью, когда все уже спали, барон Лешези сидел у костра и просматривал записи. Приближался рассвет, но Волкан все еще сидел рядом с огнем, как будто ждал чего-то. По непонятным причинам его одолело неопределенное чувство тревоги и беспокойства. Волкан попытался вникнуть в суть собственных волнений, но ничего существенного не обнаружил – ведь подобные приключения были чуть ли не частью его повседневной жизни. Тотчас же вспомнил про Алекса, хорошо «присмотрелся» к причинам и страхам, стоящим за его мыслями, но и тут осознал, что волновался не из-за сына: Алекс постоянно находился в кругу заботливых нянь и матери, да и в Моравии в то время было спокойно. Тревога Волкана некоторым образом относилась к будущему, не только и не столько к своему собственному и даже своей семьи, но скорее к будущему его потомков. Он даже не мог осмыслить, что переживал, но какое-то чувство влекло его в лес. Никак не мог понять, что происходит, но непроглядная «задняя мысль» подсказывала, что он немедленно должен был идти туда, куда его ведет чутье. Волкан полностью подчинился своему телу и чувствам и без малейшего опасения и страха ступил в гущу леса. Блеклый свет зарева делал рельеф и деревья еле различимыми, но он на это даже не обращал внимания. С хрустом веток под ногами Волкан все больше ускорял темп, и скоро, когда стало еще светлее, он уже бежал вовсю; он потерял чувство времени и плохо осознавал, что вообще происходит. Рельеф вокруг все больше выравнивался, а лес становился реже. Еще несколько секунд, и Волкан очутился по колено в торфяном болоте, и лишь тогда он остановился и оглянулся.

Уже рассвело. Холодная вода отрезвила его, и теперь он начал думать о том, как очутился в болоте. Он выбрался на берег и начал выливать из сапог воду, как вдруг издалека послышался еле различимый, но хорошо знакомый волчий лай. Волкан замер и прислушался. Им опять овладело то чувство, которое его привело сюда, и вместо того чтобы как можно скорее бежать с того места, он, надев сапоги, быстро, подобно крадущемуся хищнику, двинулся по направлению звука. Волчий лай приближался, и минуты через три он их увидел за деревьями. Пять или шесть волков стояли на берегу болота и с остервенением лаяли на кого-то или на что-то в воде. Волкан переместился от одного дерева к другому и увидел вблизи берега стоящего по пояс в воде лапландского мальчика. Волки не могли зайти в воду и ждали, когда мальчик сам выберется на сушу. Волкан понял, что не имел с собой ни ружья, ни пороха. Единственное, на что он мог рассчитывать, был охотничий нож на поясе. Oн снова пришел в себя, мозг мгновенно заработал, и в голове включились все испробованные способы выживания. Нельзя было терять время, но и лишним действием он мог погубить и себя, и мальчика. Первым делом Волкан поднял с земли две длинные палки. На конец одной из них крепко привязал охотничий нож тесьмой оберега. Затем быстро разделся выше пояса, разбросал одежду на земле и помочился на неe. Две рубахи, вымоченные в моче, развесил на разные палки и, выставив вперед одну с ножом на конце, двинулся на волков с нечеловеческим криком и ревом. Волки вначале отпрянули с испугом, но увидев человека, всей стаей двинулись на него. Волкан заорал еще больше и начал размахивать рубахами, как флагами. Как только звери почуяли мочу, они остановились. Начали растерянно топтаться и посапывать, как при насморке, их оскал уже не выглядел так убедительно. Как только «территориальное разграничение» стало очевидным, Волкан начал потихоньку перемещаться к болоту. Волки к нему близко не подходили, но и далеко не уходили – их разделял невидимый барьер запаха мочи, что для волков означало беспрекословное соблюдение границ территории. Волкан приближался к берегу болота, но волки не отставали. Маленький мальчик из последних сил старался продержаться в холодной ледяной воде, его губы посинели, и по телу била дрожь. Он как будто не верил тому, что происходило на его глазах, и терпеливо наблюдал за развитием событий.