Аделия Розенблюм - На другой стороне. Безымянная Луна. Часть вторая

– Ты что, не слышал сирены? – возмутился Макс. – Что ты тут делаешь?

– Святая Вселенная! Ты меня напугал! – индус держался за сердце, выстукивавшее в его груди марш.

– До входа в пылевое облако осталось меньше сорока восьми часов, – объяснила вспыхнувшая голограмма господина Менингэма. – А мистер белый изучает программу маршрутизации полёта.

Друзья оглянулись на голограмму. Резник сложил руки на груди и поджал губы. Арджун, хватая ртом воздух от возмущения, таращился в пустые глаза цифрового изображения.

За три недели полёта оцифрованная копия лишнего пассажира на борту «Линганы» сильно подпортила команде удовольствие от полёта. Не прошенный гость встревал в разговоры, отвешивал советы направо и налево и вворачивал неуместные, а чаще даже не понятные, шутки.

Усилием воли друзья перебороли желание вступить в разговор с образом Менингэма и вернулись к своей беседе.

– Да-а, – протянул Резник, – автопилот это, несомненно, комфорт передвижения. Он уселся в своё капитанское кресло. – Но так скучно мы ещё никогда не летали. А тебе, кажется, было велено не копошиться в программе полёта! – напомнил Макс другу.

– А я с ней ничего и не делаю, – Арджун зевнул и откинул спинку кресла, вытянувшись почти горизонтально. – Я скопировал её на свой компьютер и разложил на слои. Это очень увлекательно! Программу полёта писал искусственный интеллект. Логические цепи, команды… всё просчитано так… так…

Арджун задумался на мгновение.

– Так бездушно! – наконец закончил он. – Человек пишет программы с чувством, с наслаждением, со страстью. Вот, посмотри!

Арджун вывел над пультом ряды цифр.

– Вот здесь, где несколько строк заканчиваются рядом нулей. Это же почти поэзия! – восхищался индус. – А здесь что?! – он сменил изображение, так же заполненное цифрами.

– А что здесь? – усмехаясь, спросил Макс, который совершенно не наблюдал разницы.

– Скука. Всё чётко, разбито на сегменты…

– И всё работает, – заметил Резник. – Разве не это главное?

Арджун согласно кивнул, пожал плечами, но ничего не ответил, оставшись при своём мнении.

– Но кое-что мне удалось узнать, – продолжал задумчиво индус. – Программа ведёт нас к аномалии. Сохраняя текущую скорость, мы окажется в центре через двое суток. Но программа указывает время в пути почти шесть дней, это около ста сорока часов. Мне показалось это странным.

– Хочешь сказать, в области аномалии ход течения времени замедляется?

– Нет, – Арджун вывел над консолью столбцы цифр и символов. – Это встроенная подпрограмма, которая после входа в облако сбросит скорость до крейсерской. По какой-то причине нейросеть, прописывая маршрут, указала, что вход в аномалию должен происходить на безопасно минимальной скорости.

Макс какое-то время рассматривал непонятные символы. Шумно вздохнув, он почесал затылок.

– Финниган бы понял, в чем здесь дело, – произнёс он.

– Финниган сейчас не в состоянии даже принять душ, – заметил Арджун. – Отказ от таблеток сильно сказывается на нём.

– Я бы мог вам дать ответ, – ненавязчиво произнесла вспыхнувшая голограмма господина Менингэма.

Друзья упрямо отвернулись от неё и покинули мостик, отправившись в столовую.

Тем временем Беринхарт приготовил ароматный завтрак и накрыл стол для друзей. На поднос он поставил тарелку с аппетитным омлетом и чашку кофе и отправился навестить друга.

Джаред лежал в своей каюте на постели и безразличным взглядом высматривал что-то на потолке. Воля к жизни покинула его разум, и остатки сознания были не в силах сдвинуть отяжелевшее и безвольное тело. Был ли хоть какой-то смысл в том, что он существовал? Он, такой как есть, уже не молодой, с израненным бесчисленным количеством татуировок телом, с больной душой и разумом, который периодически играет с ним злые шутки. Неужели, спрашивал себя Джаред, семью на Земле он бросил только лишь для того, чтобы лежать бесформенной биологической массой в крохотной каюте в миллионах километрах от родной планеты?

При воспоминаниях о сыне чувство вины захватило сознание Джареда. Ему почти сорок лет, но он не сумел ничего добиться. Каждое начинание оканчивалось провалом. Каждый свой взлёт Финниган заканчивал, падая на дно. Так остался ли ещё смысл продолжать эту борьбу с самим собой? К чему эти тщетные попытки доказывать раз за разом самому себе, что он властен над своей судьбой, что он не неудачник, если он не способен удержать свой разум от падения в прожорливую черную дыру депрессии?

Сдавленный воздух в каюте наполнился запахом омлета. Финниган лениво повернул голову. В дверях виднелась высокая фигура австрийца. С надменной усмешкой в глазах он держал в руках поднос с завтраком.

– Мать-Земля! – воскликнул Беринхарт. – Ну и вонь у тебя здесь!

Он зажал нос пальцем, поставил поднос на столик и подошёл к термостату.

– Ты в конец свихнулся! Ты пытался себя убить?

Беринхарт включил подачу свежего воздуха из кислородной фермы и вентиляторы на полную мощность, чтобы прогнать вонь и затхлость, скопившиеся в помещении.

– Мне нужно было подумать, – лениво отвечал Финниган.

– Конечно, с кислородным голоданием всегда яснее думается! – возмущался австриец. – Ты похудел, ничего не ешь. Мы скоро войдём в облако, и никто не знает, что делать дальше.

– Автопилот должен привести нас на ту сторону, – безразлично кинул Джаред.

– Да, но дело не в этом, – австриец сел на кровать рядом с Финниганом и заглянул ему в глаза.

Привычное высокомерие в его чертах испарилось, глаза казались озабоченными и взволнованными.

– Я не трогал тебя почти две недели. Я знаю, что тебе нужно время, чтобы восстановится. Всем это порой бывает нужно. Но всё это, – Беринхарт обвёл взглядом каюту, подразумевая корабль, – стало возможным благодаря твоей нескончаемой тяге к авантюризму. Мы пойдём за тобой на край Вселенной. Но если ты потеряешь себя, мы пропадём.

Лицо Джареда выглядело безразличным, заброшенным. Но на глаза проступили слёзы.

– Расскажи мне, – произнёс австриец, чувствуя, что ему удается вытащить друга из цепких лап депрессии.

Он разглядывал рисунки на коже Финнигана, остановился на надписи на кисти правой руки и продолжил:

– Расскажи мне историю этих букв.

Джаред поглядел на свою руку. Большие буквы «L.O.L.» синели под кожей. Тело человека стремиться переработать всё инородное, поступая точно так же с краской, вбитой под кожу. Границы букв расплывались и будто дрожали, но надпись по-прежнему виделась ярко.

– Я набил её в шестнадцать, когда мне поставили диагноз, – ответил Финниган. – Я не верил тому, что говорили мать и этот доктор в своём идеально выглаженном белом халате. Я смеялся над ними, над их словами, над их угрозами. И я сделал эту надпись. Наверное, чтобы напоминать себе о том дне, когда моя жизнь вдруг стала медицинской картой.