Максим Курочкин - Аниськин и сельские гангстеры

Картину органично дополняли заклеенные старыми газетами окна и оплавленные останки свечей, расставленные по комнате в бессчетном количестве. Одинокая лампочка на длинном проводе была кокетливо обвита новогодней мишурой. Все это великолепие окружал плотный, удушающий запах индийских благовоний, плесени и собачьих экскрементов.

– Не зажигайте свет, – правильно поняла Савская намерения Комарова, – я никогда не пользуюсь мертвым электрическим освещением. От него портится цвет лица и появляются дырки в ауре. Зажжем лучше свечи. Живой свет удивительно молодит организм и возбуждает дикие первобытные желания.

Савская расковыряла фитиль, утонувший в растопленном воске, и чиркнула спичкой. Мимоходом, переходя от свечи к свече, увядшая актриса вставила в старенький кассетный «Романтик» кассету.

– «Love stori», – необдумано громко прочитал Комаров название сборника.

– Эта музыка предназначена только для двоих, – полился из динамиков хрипловатый, с предыханиями мужской голос, – ваш секс под нашу музыку будет поистине фантастическим и незабываемым, страстным и безумным.

Речь диджея закончилась парой мучительных стонов, и пошла первая, вполне приличная, вопреки Костиным ожиданиям, композиция. Савская, наконец, утихомирилась, села в рискованно-дряхлое плетеное кресло и жестом предложила сесть гостю.

– Итак, – набрался мужества Константин, – я пришел по вашей просьбе. Вы хотели сообщить что-то важное для следствия, а именно, местонахождение убийцы Куроедова.

– Стойте, – вскочила актриса, – подождите, не говорите ничего. Грубые материальные слова только портят атмосферу мягкой, недосказанной эротичности.

Она медленно подошла к напряженно вцепившемуся в ручки кресла Комарову и села на одну из ручек, беспощадно придавив кисть Костиной руки пышным задом.

Я желаю приникнуть к широкой груди

И вдохнуть аромат твоей кожи.

Ты прими мое тело, ты в жертву прими

Все: и ноздри, и пальчики ножек,

– с придыханием, закрыв глаза, продекламировала она.

– Мне нужен убийца, – лихорадочно задергался участковый, безнадежно пытаясь освободить попавшую в плен руку.

– Берите меня, – рванула халат на груди Савская, – берите меня всю, без остатка, пытайте, истязайте, топчите ногами, унижайте, я все приму со смирением и благодарностью, я это заслужила.

– Скажите, где Федорчук и отпустите, – забился в кресле Комаров, – ну пожалуйста, – добавил он почти унизительно.

– Что? – заплывшие глазки мучительницы заблестели, и она ловко перескочила с ручки кресла на Костины колени. – Вас больше интересует Федорчук? И вы не хотите принимать мою жертву? Бросьте, не разменивайтесь на мелочи! Берите лучше меня!

– Не-е-т, – тоскливо закричал Костя, пытаясь встать.

Но центнер живого, сопротивляющегося веса одолеть было не так легко, как казалось сначала. К тому же Мальвина встала у дверей, собираясь, как хорошо обученная московская сторожевая, лечь костьми на пути гостя.

– Ну и мужчины пошли! Даже такие юные и чистые на вид в душе грязны и порочны, – причитала тем временем Савская.

– Ладно, – пошел на хитрость Костя, – я согласен, беру. Только скажите на милость, как я смогу выполнять свой долг, когда вы не даете мне даже пошевелиться?

Савская недоверчиво посмотрела в глаза участкового и медленно встала с его колен.

– Значит, берете? – переспросила она, видимо, не рассчитывая на столь быструю победу.

Костя молча, лихорадочно кивнул и встал, растирая онемевшую под тяжестью актрисиного тела руку. Савская протянула ему руки и кокетливо закусила губу.

– Наручники, – прохрипела она.

«И дались им всем наручники, – подосадовал Костя, – где же мне столько набрать-то!»

Мозг его почти дымился от напряжения. Как можно было избавиться от общества выжившей из ума дамы и не применить насилия?

– Я сейчас, – попытался он, – только крючок наброшу.

– Ой, шалун, – закатилась от смеха Савская, – зачем же крючок-то? Ты думаешь, что меня придется ловить? Я не убегу. Я же сама сдалась, добровольно. Так что заковывай и веди. Я готова.

– Куда вести? – не понял Костя.

– В тюрьму, – пожала плечами Савская. – Я же сдалась. Я же призналась, что это я убила Куроедова.

– Зачем? – выкрикнул Костя.

Он ничего не понимал. Краска медленно заливала его лицо. Кажется, в данный момент Ариадна созналась в убийстве Сергея Куроедова. Кажется, она пригласила его именно за тем, чтобы он арестовал ее и предал в руки правосудия. А он-то подумал…

Савская терпеливо ждала, когда Костя закончит мыслительные операции. Она по-доброму смотрела в его перепуганные глаза и когда уловила в них слабый отблеск прозрения, мягко улыбнулась.

– Ну, ведите, чего же вы ждете?

– Вам надо одеться, – сказал первое, что пришло ему в голову Комаров.

– Да, конечно, под халатом ничего нет, – сделала смущенный вид Савская. Вы не будете подглядывать, если я переоденусь?

– Я подожду во дворе, – покраснел Костя, вспомнив, что уже успел лицезреть Ариадну в естественном состоянии.

– Нет, нет, не подвергайте меня такому соблазну, я же могу убежать через черный ход. Лучше просто закройте глаза и дайте мне честное благородное слово истинного самца, что не будете подглядывать.

– Слово самца, – машинально повторил Костя и крепко зажмурился.

Может быть, в свое время Савская и впрямь была неплохой актрисой. Как она шла! Высоко задрав все свои подбородки, умудрившись при этом опустить глаза долу, гордо несла она свою грудь по центральной улице села. Костя не согласился на ее настойчивую просьбу и не стал связывать актрисе руки. Она сама кое-как скрутила их Мальвининым розовым поводком и завела за спину. Перед торжественным выходом из дома Савская умоляла Костю хоть разочек стукнуть ее в глаз или рассечь губу, но он категорически отказался. Поэтому единственное, что могла позволить себе Савская, это весьма заметное прихрамывание. Костя шел за ней, изо всех сил пытаясь не напоминать фашиста из старого кинофильма, конвоирующего пойманную партизанку. Замыкала процессию Мальвина. Она удачно подыгрывала хозяйке: не лаяла и не кусалась, а только жалобно, надрывно выла.

Костя понимал, что самая идиотская роль в этом спектакле у него, но сделать ничего не мог. Спектакль был в самом разгаре, и отменять его было поздно. Спасти положение могла только смерть одного из актеров, а помирать, судя по всему, никто из троицы не хотел.

Но-Пасаранцы и не собирались выполнять роль зрителей. Они с детским задором согласились на роль массовки и талантливо подыгрывали Савской.

– Куда ж ее теперь, бедняжечку? – слышался в толпе надрывный бабский голос.

– В каторгу, наверное, в Сибирь, – подвывал ей другой.