Пол Андерсон - Аватара

Последующие передачи и преобразования подтвердили ее правоту. Попытки телевизионного общения не удались: электронные устройства были несовместимы. Лишь музыка и свет говорили друг другу:

— Здравствуйте, мы любим вас.

Короткий день заканчивался. Кейтлин пребывала в восторге. Спутники ее мрачнели.

— Наконец.

— Пора отправляться, — сказал Дозса. — Ждать больше нельзя.

— Мы вернемся, — проговорила Кейтлин словно во сне.

— Едва ли, — сочувственно проговорил Руэда. — Разве мы не согласились? Промедление — здесь или вверху на орбите — несет нам смерть. Конечно, мы можем ошибиться, но что нам остается кроме догадок… разве ты не согласна?

Она склонила голову. Сумерки окружали их… золотые. Данане ждали внизу следующей передачи.

Руэда повернулся и взял Кейтлин за руку.

— Это не Иные, — напомнил он. — Они просто не могут быть ими. Должно быть, у Иных есть избранная раса. Такая, к которой они приходят открыто, потому что эти существа счастливее и добрее… более умелые, чем все остальные. А если я не ошибаюсь, Иные и дали дананам металл, чтобы те лучше поняли себя; они — прирожденные художники, и кто знает, что еще, но только не ученые. И не инженеры. Они не смогут помочь нам. Ну а мы не сможем долго прожить у планеты, если не раскрутить «Чинук», лишив себя тем самым возможности улететь отсюда. Потом, как часто Иные посещают своих приемных детей? Быть может, забегут на следующей неделе, а если придется ждать тысячу лет? Как знать?

— Ага, — Кейтлин расправила плечи, стараясь избавиться от пригибавшего ее веса. — Лучше всего искать дальше, — послышался ее неровный смех. — Вы видели чудо вселенной. А теперь — к следующему миру!

Дозса закусил губу.

— Если сумеем, — отвечал он. — Еще нужно добраться до «Чинука». И нам придется пробиваться в одиночку, без помощи, в свободный космос.

Кейтлин отбросила сожаления.

— Ну, парень, жми, — посоветовала она. — Ты одолеешь дорогу. Мы увидим новые чудеса и еще большее великолепие.

Я была шимпанзе, и родилась там, где лес встречался с саванной. Первое, что я помню, — это как моя мать прижимала меня к себе. Теплота и запах ее тела смешивались с острым благоуханием волос, с ароматами почвы и растительности, повсюду окружавшей нас. Зеленое золото листвы светилось над головой, солнечные лучи вновь пробивались сквозь них на землю, где она сидела. Губы мои искали в лохматой шерсти и обнаружили сосок, усладивший мой желудок.

А потом я бегала, свободная и шумная, как все остальные; мы затихали, только когда кто-нибудь из старших показывал зубы. Тогда следовало почтительно отступить. Старейший, Он, был для нас подобием неба, которое посылало дождь и солнце… иногда оно гремело и вспыхивало, и мы вопили от ужаса: потому что Он вел нас к безопасным деревьям и восхитительным плодам. Он предводительствовал и в том грозном — с гримасами и воплями — плясе, что заставлял отступить леопарда.

Я научилась находить бананы, птичьи гнезда, насекомых и прочую пищу. А потом увидела, как увлажнять палку и засовывать ее в муравейники, возвышавшиеся под ослепительным небом саванны. Я начала выстаивать на страже, когда стая пила возле реки. Потом я стала единственной самкой, которая присоединилась к случайным охотам, когда стая гонялась за небольшим животным, ловила его и разрывала на части, безумея от мяса, соленой крови и хрустящих костей. Еще большую радость — чистое блаженство — приносили деревья: забываясь, я прыгала, качалась, перепрыгивала с ветки на ветку, становилась скоростью и воздухом, схватывала и отпускала деревья, словно любовника.

Первым оседлал меня Он. Руки его были сильны как у питона, Он рычал и налегал, от запаха его у меня кружилась голова. Потом, когда началась моя пора, я полюбила другого среди самцов, самого ласкового. Мы подолгу нежничали и любезничали, проводя ленивый очаровательный досуг, или сидели рука об руку на толстой ветви, разглядывая выбеленную луной равнину.

Здесь было чему удивиться — солнцу, погоде, бабочкам, слонам, львиному рыку, аромату цветов, тварям, появлявшимся в ярких ракушках, а потом расхаживавшим на двух длинных ногах, далекому зареву огней, которые они разводили в сумерках. Мы смотрели, нюхали, лизали, слушали… кричали от восторга, трещали в гневе или безмолвно удивлялись.

Самым большим чудом было, когда я тяжелела, в боли появлялся младенец и припадал ко мне. Потом он вырастал и оставлял меня… или затихал, и я таскала его с собой, расстроенная и озадаченная, пока наконец он не надоедал мне; впрочем, новые младенцы, новая любовь следовали за старой. Однажды самец, который мне нравился, захотел меня, когда этого хотел Он, и воспротивился. Но скоро он был сокрушен и визжа подставил свой зад. Его низверг другой самец и сам сделался Им. Поздно вечером, проснувшись, мы обнаружили тело того, кто столь долго правил над нами, на краю нашей лужайки. Ветерок теребил седую шерсть, не имея сил прогнать из нее муравьев. За ними последовали коршуны. Мы отправились прочь; страх почему-то охватил нас.

Моего возлюбленного поймал крокодил, и я перешла в другую стаю. Ранг за рангом я поднималась к положению первой самки. Среди нас иерархия была менее четкой и осознанной, чем среди самцов, но все знали, кто кого старше. Став зрелой, я больше не боялась самцов: ни Его, ни всех остальных. Они приходили и уходили по своим дурацким делам, мы оставались, и стая принадлежала нам — точнее мне. Я ела избраннейшую еду и занимала лучшие места для отдыха среди самок, но часто приглядывала за детьми — только за своими собственными, — отгоняя их от опасности.

Все реже и реже приходила ко мне пора любви. Все менее и менее являлось желание двигаться; я начала глядеть по сторонам: в тени, дождь, на равнину, в ночное небо, смутно догадываясь, что за ним кроется не то, что мы видим.

Вдруг из темноты ко мне явился Призывающий. Он унес меня прочь, и я стала единой с рассветом и молниями. Дерево, среди ветвей которого я прыгала, оказалось Древом, несущим на себе миры. Меня могли бы возвратить, чтобы я дожила свой срок среди шимпанзе, но тогда меня преследовала бы память о счастье, которого я не могла бы вспомнить. Я была Млекопитающим.

Пошедшая на ущерб Дану парила перед глазами. Красное солнце передвинулось ближе к освещенному полумесяцу. С противоположной стороны блистала пара лун: царские бриллианты среди россыпи самоцветов на тверди небесной.

Мартти Лейно не имел более сил видеть планеты. Один в своей каюте он лежал, привязав себя к койке; руки его были стиснуты так, что побелели костяшки. И он бил ими по перегородке, а ноги бессильно брыкались. Слезы сверкающим облачком кружили вокруг его головы.