Борис Благовещенский - Сапиенсатор Таймырова, или Властелин мысли. Фантастическая история сапиенсатора

Августовским днем, когда я сидел на лавочке в благодатном курортном городишке, ко мне подсел мужчина средних лет, он был из местных и слегка подогретый алкоголем. Увидев, что за книгу я читаю, он оживился, спросил, где я ее купил и за сколько. Начал предлагать за нее деньги. Когда сумма дошла до пятидесяти рублей, я подумал, не согласиться ли? Это была пятикратная цена её, книгу я почти дочитал, деньги мне были нужны, так, как я уже купил билет на обратную дорогу, и поиздержался. Но мне очень не хотелось расставаться с «Мастером и Маргаритой» и я, чтобы отвязаться от настырного книголюба, пообещал ему продать книгу несколькими днями позже, связавшись с ним по телефону. Судьбе было угодно, чтобы через несколько дней «Мастер и Маргарита» уехала в Ленинград с моей дарственной надписью женщине, молниеносно ворвавшейся в мою тихую безмятежную жизнь.

А события в курортном городишке начали развиваться по сценарию описанному Булгаковым в его романе. Верьте не всему тому, что в нем написано. Фраза: «Рукописи не горят» всего лишь красивая фраза. На пятом этаже в квартире номер тринадцать по улице Добровольского в городе Трускавце моя рукопись горела очень хорошо. Дыму в квартире было столько, что я испугался, как бы ни приехали пожарные. Нет, мне вовсе не легко было ее поджигать. Мне думалось, если я сожгу эту рукопись, то, наконец, стану другим человеком, смогу навсегда расстаться со своей страстью бумагомарания и жить более счастливо. Последняя мысль перед тем, как зажечь листы, была: «Все равно это никто никогда не напечатает».

Не знаю, надо ли говорить, что рукопись, которую автор вынашивал в своей голове долгие месяцы или годы, становится частью его самого. Что происходит с человеком, когда он жжет свои рукописи, описано в той же книге Михаила Булгакова. Но это уже сюжет другого рассказа.

Когда я через несколько месяцев окончательно пришел в себя, то понял, что зря сжёг рукопись, ничего, кроме еще одной раны в моей душе, это не принесло. Утешал лишь тот факт, что сохранилась записная книжка со стихами. Выражение: «рукописи не горят» осталось справедливо лишь к моим стихам, потому, что их я, как правило, писал на ходу, в уме, записывал в записную книжку уже готовые, и они надежно хранились в моей памяти.

Прошло около полугода, и я начал заново переписывать свою сожженную рукопись. Сначала мне казалось, что повторить написанное будет легко, ведь я помню содержание наизусть. Но это только казалось. Было мучительно вспоминать свой текст, хотелось повторить все, как было раньше. (Не сохранился даже план и черновики). Но, как невозможно войти дважды в одну реку, так не возможно точь в точь повторить один и тот же сюжет в прозе. Человек, как река, меняется ежеминутно, мысли его зависят от всего, что его окружает. И только те мысли, что зафиксированы на бумаге, или другом носителе информации, отражают состояние человека в определенный момент.

Тем не менее, где-то в середине 1989 года сожженная рукопись первой части «Сапинсатор Николая Таймырова» была написана заново, и я отнес ее на печать знакомой машинистке. Должно было пройти ещё два года прежде, чем я решил ее отправить в редакцию. Подтолкнула к этому меня одна публикация в «Литературной газете». Из неё я понял, что во многих лабораториях мира работают таймыровы над расшифровкой, по выражению академика Натальи Бехтеревой, «кода мысли», и, вполне возможно, что то, что описано в моей фантастике, уже где-то произошло. Но об этом нам никогда не скажут.

В июле 1991 года я послал рукопись «Сапиенсатора» в редакцию журнала «Кодры». Время было не самое лучшее для литературы в такой стране, как Молдова. После того, как ее отказался печатать тот самый журнал «Наука и жизнь», я сильно сомневался, что наши редактора рискнут печатать такую вещь. При всей ее фантастичности она была очень реальна и правдоподобна.

Более полугода она лежала там без движения. Наконец, после очередного звонка, мне сообщили, что она находится у редактора Л. К.. При первой встрече он высказал мне свои замечания, и показал мою рукопись с множественными купюрами. Рукопись, конечно, требовала корректуры, хотя бы потому, что за то время, что она лежала в редакции перестала существовать страна с названием Советский Союз. Мы долго обсуждали и спорили по поводу его предложений. Больше всего меня не устраивало стремление редактора сократить текст до размеров небольшого рассказа. Таких встреч у нас было несколько. После каждой я уходил с задачей что-либо переписать, заменить, удалить. Несмотря на то, что весь мой день проходил на заводе, работал я быстро, не затягивая, хотелось быстрее увидеть свой труд в журнале, хотя печатной машинки своей не было, а тексты надо было приносить в редакцию машинописные. Л. К. Выбрасывал куски текста, и предлагал подправить другие места. Я приносил новый текст, иногда гораздо длиннее, чем предшествующий и получалось, что стремление редактора к сокращению, компенсировалось моими правками. Мой редактор явно тяготел к коллективному творчеству. Он довольно потирал руки, если я подхватывал и развивал какую-то высказанную им мысль. Однажды он высказался: «Вот видите, как у нас с вами хорошо получается».

Как то он огорошил меня своим звонком. «Вы знаете, – услышал я в трубке, – у меня вызывает сомнение диалог в ЦРУ. У меня есть знакомый полковник КГБ, я вас сведу, может, вы с ним проконсультируетесь?» Да на кой черт мне ваш полковник, подумал я, я создаю свой мир, в котором все говорят и делают то, что мне надо. Каждый человек в одной и той же ситуации будет выражать свои мысли по-своему, в зависимости от своего характера и темперамента. Наверное, проверяет, подумал я, боится, что в моей фантастике есть секретная информация? Но вслух сказал: «Как хотите, мне это не нужно, если вам надо, звоните, я встречусь».

Не знаю, консультировался ли редактор с полковником КГБ по поводу того, что говорят в ЦРУ в случаях, описанных в моей повести, но моя встреча с ним не состоялась. На дворе стоял девяносто второй год. Уже год, как был ликвидирован Главлит – ведомство, занимавшееся цензурой в СССР. А сам Союз доконала междоусобица бывших братских народов. Заводы союзного подчинения, работающие на оборонку, перешли под юрисдикцию Молдовы, и на них началась агония, продолжающаяся и сейчас. На военных заводах, в том числе, на котором работал я, Москва сняла все свои заказы, и началась тотальная безработица. В воздухе стоял запах назревавшего военного конфликта между Молдовой и Приднестровской Молдавской Республикой. Удивительно, что в то время еще выходил журнал «Кодры». Скоро уедут из Молдовы многие из тех, кто писал для него и издавал его. Книги, за которыми люди стояли часами в длинных очередях, будут продаваться за копейки на кишиневских тротуарах, русский язык и литература окажутся на задворках.