Роберт Шекли - Город мёртвых

И гости собрались отовсюду, со всех концов преисподней.

Когда прибыли все приглашенные, Тантал обратился к ним с речью:

— Друзья мои! Надеюсь, вы простите меня, что я не выхожу к вам навстречу из своей грязевой ванны. Считайте это моей маленькой причудой — принимать гостей подобным образом, тем более мне так нравится эта река…

Надо сказать, что Тантал так долго прожил в Аиде, что заслужил некоторые привилегии. Например, ему было даровано право купаться в любой речке Аида по своему выбору. Сегодня утром он выбрал Лету — из всех рек подземного царства она была его самой любимой. Боги вырыли грязевые ямы в заводях всех местных рек и у каждой посадили по плакучей иве, нагрузив их продуктами по самую макушку. Так что Тантал мог теперь страдать в любой яме по вкусу и искушаться вволю столько, сколько необходимо, чтобы морально подготовить тех, кто выбрал его дорожку.

Однако выпросить у Гадеса и других богов свободный доступ к рекам оказалось не так-то легко и потребовало довольно много времени. В конце концов он возопил:

— Да не пытаюсь я смягчить свою участь! Было бы излишне заострять внимание на том, что я навечно обречен торчать в яме с водой, плещущей у самого подбородка, почему не могу претендовать на разнообразие вод и пейзажей?

Первое время на его жалобы никто не обращал ни малейшего внимания. Но потом его дело все-таки передали в Верховный Суд Аида.

Главный судья мертвых Радамант начал рассмотрение с того, что наотрез отказался выслушать его аргументы.

— Это идет вразрез с нашими традициями, — ворчал он.

— Но ведь нет и закона против этого, — возражал Тантал. — А все, что не запрещено, — разрешено?

Но Радаманту, Миносу и остальной судейской братии в то время было просто не до Тантала: ничего, кроме хлопот, это не сулило, а у них на руках к тому времени и так скопилось огромное количество дел. Работы было по горло: люди на Земле умирали как заведенные и появлялись на перекрестке трех дорог, где обычно восседали судьи мертвых, сначала группами, потом — сотнями, потом тысячами и, наконец, пошли миллионами. Вряд ли хватило бы времени судить и десятую их часть, но их истории были на удивление схожи, что значительно ускорило процесс.

Большинство душ, ожидающих суда, были одеты в саваны, некоторые даже сохранили свои подчелюстные подвязки. Не все, но многие позаботились прихватить с собой деньги, и кое-кто даже очень большие. И хотя Харон довольствовался одним оболом, представители аристократических семейств предпочитали буквально набивать себе рот монетами, прихватить себе шекель-другой, а то и целый талант серебра. И все это ради того, чтобы их не равняли с беднотой.

Расценки Харона, лодочника, перевозящего мертвых в царство Гадеса, хорошо всем известны: «Один обол. Деньги на бочку» И так как в саванах не предусмотрены карманы, мертвые приносят монетки во рту.

Платой Харону исчерпывается вся необходимость в деньгах в преисподней, но сам ее факт вызывает определенный интерес и ряд побочных эффектов. Обычно деньги нужны для покупок и продажи — но всему этому место на земле, а не в преисподней. Здесь нечего продавать, и это повергает людей в кошмарное состояние, ведущее к полной атрофии покупательной железы. Говорят, что, сколько бы ты ни прожил в Аиде, смерть никогда не угасит воспоминаний о тихих, спокойных земных магазинах. В преисподней этого нет — никаких магазинов, от которых одно беспокойство (кстати, интересная мысль!). Покупать-то нечего, но важно держать марку, отсюда и набитые рты.

И тем не менее бесплатно Харон перевозить отказывается. Безденежные вынуждены толкаться на берегах Стикса и пытаться его разжалобить. Но что может быть ужаснее, чем слушать скулеж мертвецов? Они стоят, сидят, лежат на берегу и в один голос зовут Харона, умоляя его перевезти их за так, на общественных началах. Но лодочник лишь мрачно зыркает на них и грубо отвечает: «Никакой халявы! Даже в преисподней!»

Тогда начинается скандал, особенно когда на берегу скапливается уже много безденежных.

Харон ярый приверженец формы. Он служит ради порядка, а не ради денег. Ведь ему тоже некуда девать человеческие оболы. У него их скопилась уже целая куча. Он хранит их в рундуке, в Стиксвилле, где обычно ставит на прикол свой плавучий дом, когда возникает необходимость в ремонте. Пересекать же Стикс в одиночку — дело очень опасное, даже если вы мертвы. И если вы думаете, что после смерти все опасности кончились, то это как раз тот случай, чтобы убедиться, что и после смерти бывает несладко.

Что касается знаменитостей, то они пересекают реку безо всяких хлопот, независимо, есть у них чем заплатить за проезд или нет. Попробуйте-ка остановить знаменитых куртизанок — Лаис Коринфскую, например, или же Сафо, которые, как говорят, смогли бы уболтать самого Сократа. К тому времени, когда Рим вошел в силу, обычай вкладывать обол в рот умершему сам по себе тихо скончался, и не только из-за нехватки оболов в обанкротившейся Греции. И хотя обычай «обол-ворту» иногда вспоминают, но вряд ли кто-нибудь осмелился бы не допустить в преисподнюю римскую императрицу только из-за того, что она не принесла в своих мелких белых зубках медную монетку.

Тантал не сразу привык к визитам римских императриц, забегавших к нему в гости даже прежде, чем предстать пред светлые очи своих отцов. Они посещали его как местную достопримечательность и свои вопросы к нему всегда облекали в крайне уважительную форму. А как же! Тантал был одним из местных старожилов, одним из самых первых ссыльных, одним из первопоселенцев Аида, из тех самых, что называли себя Первыми проклятыми, из первых криминалов в истории!

Да, многого навидался Тантал за те годы, что провел здесь, и должен сказать новичкам, что все, конечно, течет, все, конечно, меняется, но здесь не такое уж плохое местечко: ко всему можно привыкнуть — даже к преисподней. А может быть, особенно к ней. Когда на вас обрушилось самое худшее — бояться уже нечего.

Сизиф Камера снова включилась, передний край шоковой волны узнавания, затем быстрый пробег по пыльным коридорам, освещенным мигающим светом, и вот она уже заискивающе застыла в охотничьей стойке перед Танталом. Тантал в кругу друзей. Крупный план Сизифа. Мы подключаемся к мощному лысому бородатому старику, осужденному катить огромную каменную глыбу на самый верх горы, а затем спускать ее по противоположному склону.

Все бы хорошо, но дело в том, что никто не знает точно, сколько ему еще этим заниматься. Так получилось, что он продолжал катать свой валун уже после того, как его наказание должно было закончиться и когда по всем законам его давно могли отпустить под залог. Но никто за этим как-то не проследил, и вот он до сих пор катает свой камень.