Андрей Кокоулин - Аквариум

– Мысленно аплодирую.

– А второе, овца, видимо, была слишком опасна, раз ее пришлось уничтожать посредством столь необычного явления.

– Овца?

– Да.

Вотун хмыкнул.

– Это была особенная овца?

– Не заметил, – сказал Гриб, – но, возможно, при жизни…

– Так, давай не будем плодить сущности. При жизни – это уже домыслы. У нас есть событие, будем отталкиваться от него. Что думаю я…

Вотун заглянул в бумаги. Гриб подобрался.

Ему нравилось слушать своего учителя, потому что он не говорил, он клал узорчатую плитку прямо Грибу в голову, и одна секция гладко стыковалась с другой, слово цепляло слово, глупость виделась глупостью, а за предположением прятался смысл.

– Итак, что мы имеем? – спросил Вотун и посмотрел на Гриба. – Мы имеем сплющенную овцу. Важно нам, посредством чего случилась ее смерть? Только в том разрезе, человеческих это рук дело или нет. Понятно, что Эппиль такое провернуть не мог, даже если и набрал бы в Зыби десяток-другой исполнителей. Для Эппиля в подобной смерти овцы нет никакой выгоды. Я попытался было допустить, что интерес Эппиля мог заключаться в том, чтобы будоражить общество, загадывать ему загадки, посредством необъяснимых чудес смущать умы и тем самым распространять свое влияние, только быстро понял, что за такое, скорее, ухватился бы Зепотр, а никак не обычный фермер. Но даже если предположить, что сговор с Зепотром имел место, я не вижу, для какой цели они на это пошли. О том, что в результате молитв был вызван палец Божий, слухи по Жалейке не идут, в монастырь этим не манят и откровений никому не обещают. Да и какое наше общество, чтобы его будоражить? Смех один.

Вотун перевел дыхание.

– Зараза! – сказал он, высморкавшись. – Если бы не гнилая неженка, сам бы к нему сходил. Ты не сказал Эппилю, чтобы овцу не трогал?

– Он хотел отнести ее в Зыбь, – сказал Гриб.

– Жалко.

– Я могу сходить к Эппилю снова. Попросить его…

– Не стоит. Так вот, – Вотун налег на подоконник, – если мы имеем дело с нечеловеческим вмешательством, возникает вопрос: зачем это сделано? При этом я сразу хочу отмести как несостоятельную ерунду то, что, возможно, это было сделано случайно или из развлечения. Мы все-таки говорим о природе существа высшего порядка и, извини, подходить к нему с человеческими мерками было бы абсурдно. Ведь так?

Он улыбнулся.

– Наверное, – сказал Гриб. – Но что это тогда?

– Все очень просто, – сказал Вотун. – Это знак.

– Кому?

– Именно! Кому? Это очень интересный вопрос, и тут есть над чем поразмышлять. Как ты думаешь, Гриб, был ли это знак Эппилю?

Гриб фыркнул.

– Вряд ли! Вот если бы у него из раза в раз овец давили… ну, тогда, может быть.

– Прекрасно! – сказал Вотун. – Действительно, пока нет повторяемости процесса, мы не можем быть уверены в направленности знака. Но пока будем считать его единичным. Тогда для кого он? И здесь вполне логичным будет предположить, что сделан он для тех, чье занятие состоит в том, чтобы следить за ситуацией и происходящим в нашем искусственном мирке. То есть, для тех, мимо кого информация о возникновении нетривиального, чудесного события не прошла бы ни в коем случае.

Гриб напряг спину.

– Для нас?

Об этом он не думал. Ему стало не по себе от мысли, что кто-то шлет ему приветы в виде раздавленных овец.

– Возможно, мы только передаточное звено, – сказал Вотун, шмыгнув носом. – Возможно, информация через нас должна уйти дальше.

– К кому?

Вотун пожал плечами.

– Ну, к тому же Шагаю. Он же строит какую-то машину для общения. Представь, что он присваивает каждому человеку, участвующему в его эксперименте, цифру или букву, и палец, появляясь, выбивает ему текст.

Гриб поежился.

– Ага, каждая буква – одноразовая.

Почему-то он представил Меку, вдавленную в землю так, что и не узнать. Ему захотелось вернуться домой и убедиться, что с ней все в порядке.

– Ну, да, – сказал Вотун. – Но, согласись, что это элегантное решение. Если Голос к нам не проходит, скажем, в силу нашей невосприимчивости, то действия Пальца в таком случае мы сможем расшифровать.

– А если это знак в ином смысле? – спросил Гриб.

– В каком? – удивился Вотун.

– Ну, в том, что это не нам знак. Наладка чего-нибудь. Измерение температуры среды. Проба грунта.

– Интересно, – задумался Вотун. – Ты полагаешь, что мы как в террариуме?

– В формикарии. Я пойду.

Гриб поднялся.

– Ты сам-то как? – спросил Вотун.

– Ничего, – ответил Гриб. – Живу.

– Вроде похудел ты.

– Не знаю. Вряд ли. Жру все, что дают. Я все думаю: мы здесь уже около двух лет, так?

– Ну, по моим подсчетам дней семьсот будет, – кивнул Вотун, высморкавшись в тряпку. – А что?

– За этот срок ведь можно было понять, что мы ни хрена не слышим? – сказал Гриб. – Я бы понял, ты бы понял, Сильм бы понял. А тут все в голову – бу-бу-бу, бу-бу-бу. Будто автомат без людей.

– Автомат? Погоди-погоди, это я запишу. Голос как автоматическая запись. Это да, в этом контексте…

Вотун склонился, зачеркал грифелем. Глядя на мелко трясущиеся на макушке Вотуна волосы, Гриб подумал, что таких версий, навскидку, он может штук десять выдать еще, не сходя с места. Например, Голос – как монолог, слышимый из другой комнаты. Он не для нас. Он – нечто постороннее, а мы просто улавливаем, гадаем, ой, что это значит, ведь как бы про нас, ведь должно быть для нас. Или что Голос – это вовсе не Голос. Это обращение напрямую к подсознанию, а мы довольствуемся той необработанной, закодированной крохотной частью, что перехватывается нами на грани включения-выключения. Или…

Версии кончились. Ну, ладно, всего две версии, но они – вот, пожалуйста.

Грибу вдруг сделалось жалко Вотуна. Слепец с палочкой. С грифелем, который тычет им во все, пытаясь опознать невидимый ему мир. Тык – это, должно быть, овца. Тык – это, должно быть, дерево. Тык – слон, голос, палец. Тык – должно быть, от нас чего-то хотят.

Честно говоря, Гриб устал от бесплодных догадок. Может, потому и заходит к Вотуну все реже?

– Места мало, – сказал Вотун, отрываясь от бумаги, – записал лесенкой. Ну, кто захочет, тот разберется.

Лесенкой? Гриб вспомнил свой сеанс у мертвой овцы.

– Вотун, Вотун, – заговорил он торопливо, – послушай. Меня вырубило прямо у того загона, и я там начертил… ну, пока был на «связи»… Я не помню, был ли в сознании… Это я смутно…

Хлопок ладонью по подоконнику заставил его вздрогнуть.

– Не мямли! – сердито прикрикнул Вотун. – Говори по существу.

– Я там нарисовал…

– Что нарисовал?

– Дай.

Помедлив, Вотун вручил Грибу грифель и повернул листок бумаги, пальцем обозначив место, где можно чертить.

– Вот здесь, и старайся не залезать на буквы.

– Ага.

Гриб локтем смахнул зеленую каплю, выдавил в уголке листа две горизонтальные прямые и, стараясь, соединил их пятью вертикальными отрезками. Подумав, добавил шестой отрезок. Получилось пять не самых красивых, прижавшихся друг к другу прямоугольников. Почти квадратов. Честно говоря, Гриб не помнил, как оно было на самом деле, выходили ли отрезки за границы линий, были ли промежутки между ними одинакового размера, и решил этого в рисунке не уточнять. По ощущению, выглядело похоже. После «связи» себя-то опознаешь с трудом, а тут, понимаете, еще и художества свои бессознательные до деталей запомнить должен.