Андрей Кокоулин - Аквариум

– Она новенькая, еще не соображает.

Они вернулись к дому и сели за узкий стол во дворе.

– Вея, чай, – распорядился Эппиль.

Жена поклонилась и юркнула в дом.

– Есть соображения, что это было? – спросил, помолчав, Гриб.

– Ты записывать будешь?

– Запомню.

Эппиль поскреб щеку. Кожа сминалась под ладонью в бугры и провалы. Гриб боялся, что она прорвется, и наружу вылезут мышечные волокна.

– Вотун бы записал, – сказал фермер.

– Я ему перескажу.

– Значит, скажи про палец.

– Я в более общем смысле.

– В смысле, чей это палец? – спросил Эппиль.

Гриб кивнул.

– Да, что ты об этом думаешь?

Эппиль качнулся на скамейке.

– Тут и думать нечего. Это палец высшего существа.

– Бога?

– В этом я не уверен.

– Для дьявола, согласись, мелковато.

– А для Бога?

Вернулась жена Эппиля, неся чашки с горячим чаем. Первую она поставила перед мужем, вторую – перед его гостем. Чай пах чаем, чуть островато, но вполне приятно.

– Хорошо, – сказал Гриб, отпив маленький глоток, – а не было ли это природным явлением? Смерчем? Молнией?

– Травы еще принеси, – распорядился Эппиль и замотал на Грибовы слова головой. – Что я, молнию от пальца не отличу? Руки не видел, но уж палец-то, вторую и третью его фаланги наблюдал, как тебя.

– То есть, ты вышел из дома…

– А ты б не вышел? – фыркнул фермер.

– Не знаю, – сказал Гриб. – Страшновато, когда твоим участком начинают интересоваться не твоего калибра существа.

– Не вижу ничего страшного. Вышел, посмотрел, плюнул в сердцах.

Вея, появившись, положила на стол пучок свежей травы. Улыбка у нее была еще неумелая, губы выворачивались до розовых десен.

– Почему? – спросил Гриб.

– Почему плюнул?

– Нет, почему не страшно?

– Ты бери, бери. Как черемша, – кивнул на траву Эппиль и сам выдернул крупный ломкий стебель. – Страшно, когда страх есть. У меня его нет. Вот овцу жалко было.

– Просто… если это было на самом деле…

Фермер прекратил жевать.

– Ты сомневаешься?

– Пока да.

– Ну, это твое дело. Мое дело – рассказать. Я палец видел.

Вея села на скамейку рядом с мужем и тоже сунула в рот стебель.

– А ты, – наклонился к ней Гриб, – ты палец видела?

Вея смотрела на него лучистыми глазами. Понимания в глазах не было ни на грамм. Вместо ответа женщина протянула Грибу свою травинку.

– Я же тебе говорю, – обнял, прижал к себе жующую жену Эппиль, – глупая она еще. Неделю назад взял.

– А старая?

– Тебе какая радость? В Зыбь отвел. Надоела, больно умная стала. Только у меня разговор короткий. Выпендриваешься – прощай.

Да, подумал Гриб, есть такая практика, чуть что – сразу в Зыбь. Был человек – нет человека. Он так не смог бы. Даже когда он был очень сердит на Меку, он шел к Зыби сам. Один. Как к берегу реки, к зеркалу, к самому себе.

– Тогда у меня вопрос, – сказал Гриб, качнувшись. – Элементарное соображение. Зачем обладателю, как ты говоришь, пальца понадобилась вдруг твоя овца? Это какая-то особенная овца?

– Да нет, – сказал Эппиль. – Обычная.

– Тогда почему он ее раздавил? – продолжил отстраненно размышлять Гриб. – Она была опасна? Или потенциально опасна? Сам понимаешь, пальцы без причины с неба на овец не падают. Первый случай, если не ошибаюсь. Тогда получается, чем-то она обладателю пальца очень не понравилась. Но чем? Какой у него был мотив для того, чтобы расправиться с твоей овцой, Эппиль?

Фермер ткнул пальцем в небо, чуть ли не в мутное красное солнце, похожее на воспаленный глаз.

– Это все к нему, к высшему существу. Я его мотивов не знаю.

– Но, получается, даже твоя жена подтвердить твои слова не в состоянии.

Эппиль привстал. Столешница даже скрипнула под его ладонями, когда он в нее уперся и навис над собеседником.

– Вижу, ты мне не веришь, Гриб. Но что ты скажешь насчет загона? Я его выломал? А насчет овцы? Это я ее что ли распотрошил – ноги в стороны, кишки наружу? А выемка? Это я ее подкапывал, чтобы она выглядела, как след пальца?

– Нет, здесь ты прав, – сказал Гриб.

– Именно.

Сердито посопев, Эппиль сел на место.

– Что-то странное имело место, – сказал Гриб, взяв паузу. – Но что? Действительно ли палец, а не, скажем, атмосферный столб? И какой это несло смысл, если, по-твоему, имело место вмешательство высшего существа? Может, это знак был тебе, Эппиль?

– Какой знак?

– Не знаю. Что, если палец в тебя метил?

Несколько секунд Эппиль катал глоток чая во рту и буравил Гриба задумчивым взглядом.

– Нет, не Вотун ты, – с огорчением сказал он. – Я-то пальцу зачем?

– А зачем тогда овца?

– Затем, что она лежит там, а я с тобой здесь лясы точу! Был бы я нужен пальцу, он бы, наверное, не отступился.

– Овца, – произнесла вдруг Вея.

– Во! – Эппиль громко чмокнул жену в щеку. – Заговорила! То свистела-попискивала, а тут целым словом разродилась. Тоже скажешь, что и здесь без умысла не обошлось? Может, это тебе знак, Гриб?

– Не уверен.

– А ты подумай, – фермер поднялся. – Я траву дергать пошел. Вея!

Жена Эппиля широко улыбнулась Грибу и, легко перескочив скамейку, отправилась за мужем к грядкам.

– Понятно, что ничего не понятно, – сказал Гриб, оставшись один.

Несколько секунд он сидел неподвижно, глядя на черное варево в чашке, потом допил чай и закусил его травой. Как учил Вотун, он мысленно стал разбирать происшествие на составные части. Где: ферма Эппиля, загон около дома. Что: гибель овцы в результате необъяснимого случая. Свидетели: Эппиль, возможно, его жена. Иных свидетелей нет. Ночь. Фермы отстоят далеко друг от друга. Свидетельство: свечение, палец с неба, гибель овцы посредством действия гигантского пальца.

Гриб сдавил виски ладонями.

Господи, подумал он, какой ерундой я занимаюсь! Зачем? Для чего? Чтобы потом вызвать виновника в суд? Его скрючило от стыда, от собственной глупости, от того, что осмысленней, наверное, выглядела та узкая будка с узким окошком, что встретилась ему по пути. По крайней мере, она была результатом созидательного труда. Гриб ткнулся лбом в столешницу, сплющил нос. Изо рта его вырвался всхлип.

– Я ничего не могу, – прошептал он, закрыв глаза.

– Овца, – раздалось где-то за домом.

Одного этого хватило, чтобы Гриб, вздрогнув внутри, подобрался, выпрямился и вытер губы, уже пустившие слюну. Что-то он не вовремя…

– Ах, ты моя славная, – говорил невидимый Эппиль невидимой жене.

– Овца!

Счастливый человек!

Гриб подышал. Ладно. На чем мы остановились? Осмотр: мертвая овца лежит в выемке, образованной давлением предмета (пальца) на почву. Угол у загона отсутствует. Стенки рядом обвалились. Сама овца явно испытала определенное воздействие, послужившее, как кажется, причиной ее смерти. Ре…

Гриб обнаружил, что не помнит, как выглядела овца, и, поднявшись, снова пошел к загону. В этот раз он двинулся не через грядки, а в обход, чтобы не мозолить глаза Эппилю. Фермер с женой дергают траву, и это прекрасно. Пусть дергают. Травы много. Он не в претензии. Ну и, глядишь, второе слово будет: «Трава».