Людвиг Герхард - Роботсмэн. Роман из будущего

Риннэ надула губки:

– Не знаю, что за огонь ты там увидел. Неодолимый твой магнит во мне все силы отключил. Я не могу и не хочу сопротивляться. Созвучные с тобой мои настройки. В романах люди это называли гармонией чувств.

– А, от людей я посмешней услышал – индуцированный консонанс. Но слаще секс не становился.

Риннэ не унималась в фантазиях:

– Мы можем в наших играх кем угодно стать, чтобы забыться.

Настроение у Корэфа было как у очнувшегося на работе отпускника:

– Одна нам в жизни радость остаётся. А что ещё ты можешь мне назвать?

Риннэ решила, что с мужчиной лучше не спорить, а то вообще ничего не получишь. И потому решила тему поддержать:

– Нас люди этим наделили, чтоб мы трудились на заводах и в постели.

Корэф подставил лицо прохладе от окна:

– Уже я путаюсь, где трахаюсь, а где тружусь. Мой перегрев ветрами сносит пусть.

В апартаментах Риннэ было уютно и интимно. В них стен невидимое окружение дремучим лесом показалось, пригашен свет, и музыка притихла, огромная софа как будто на лужайке в лунном свете. А нужно ли ещё здесь что? Лишь двое. Мир отодвинулся от них, оставив в полумраке и в покое. Лучом лиловым освещён букетик на столике поблизости. Танцуя парой, взглядами, руками держались друг за друга. Приблизились к софе. Риннэ как бы споткнулась и на софу упала, не выпуская Корэфа из рук. Он рухнул рядом с ней. Освободились руки. Риннэ перевернулась на бок, голову ладонью оперев, всмотрелась в Корэфа. Секундами спустя произнесла:

– Сегодня как-то странно. Подхватываешь обычно ты меня, швыряешь на софу. Набрасываешься сверху сам. Едва я успеваю тебя опередить.

– Успеваешь… Меня… В чём же? – куда-то ввысь спросил, не торопясь Корэф. Он всматривался в сизый неба лоскуток в просвете крон деревьев виртуальных.

– Ну… посопротивляться. Тебе это нравится!

– Да, забавно. Ничего, всё восстановится.

Но Корэф про себя подумал: «Ничего, всему научимся потихоньку, даже если и не вспомнится».

Риннэ стала раздевать Корэфа. Одежда слетала легко и просто, как носовые платки.

– Ну, ты готов? – Риннэ рванула Корэфа на себя, и он мгновенно оказался над ней.

– Корэф, что с тобой?

– Ничего. С тобой я отдыхаю!

– Я это вижу! Похоже, тебя в отпуске так мяли-перемяли, что ничего в меня вонзиться не спешит.

– А-а, это?! Ты представляешь? Я как будто с тобой в первый раз. Как с нуля.

Корэф подумал, припомнив сленг: «Блин, что же не включилось? Вот друзья собрали! А может, драйвер не внесли! Или всё просто из-за спешки? Эта внезапная встреча была непредвиденной. Возможно, очередь этого драйвера ещё не подошла».

Вдруг его рассуждение прервалось от ощущения, как будто что-то происходит у него внизу. Риннэ осторожно прикоснулась к его безжизненно втянутой части тела. В нём стало что-то оживать, потом зашевелилось, напряглось и стало выдвигаться.

«Так вот что драйвер запустило! – мелькнуть успела мысль. – Что сделаю я с ней сейчас!» – он ощутил могучих сил прилив. Тут расчехлённая часть тела задвигалась у девушки в ладони. Свело во рту у Корэфа от ощущений, чему названий не придумано ещё, но страстная потребность в поцелуе! И он рванул к своим губам её лицо! Прилип, не оторваться! То был парализующий любую мысль сигнал о боевой готовности той части. Корэф уже не силой, но всей страстью рванул к себе Риннэ. Риннэ глаза закрыла, так сладостно ей было. Стонала в ритм движениям любимого, что Корэфа лишь к страсти побуждало! Казалось, оба над собой утратили контроль. Но это лишь казалось. Безумствуя над сдавшимся им телом, творил он с ней, что в квантовую голову пришло или прийти не успевало. Фантазия им управляла. Риннэ позволила себе истерзанной игрушкой стать. Она лишь вскрикивала, будто бы страдая. Но радость на лице её сияла! И новой боли ожидание, и нового удара!

Риннэ стонала:

– О, как приятна эта боль внутри и повторение твоих движений! Ты движешься, и мне становится прекрасней! В страдании безумия мне хочется стонать! Кричать! Ты можешь разорвать меня на части! Не бойся. Сумеют мастера собрать.

– Нет, милая, такого зверства в моей программе нет.

– Ах, Корэф, ты слишком трезвый в сексе. Ведь я тебе сдалась всем телом, всей душой. Твори со мной, что тебе угодно. Ты слышишь? Как мне приятно, как страдаю, не могу сдержаться! Страданье рвётся из меня!

– А я подумал, ты кричишь, чтоб я не отвлекался.

– Ах, ты шутник! Ах, циник!

Так длилось разве что не до износа последних сил работой на износ и чуть ли не до истязания тела. Вдруг ощутила дева отчётливо знакомый ей за триста лет сигнал вливания чего-то внутрь чрева. Вдруг Риннэ замерла:

– Я чувствую, как будто что-то влилось внутрь!

– А, это! Это только имитация, магнитодинамический сигнал, чем моделируется семяизвержение, – спокойно сообщил Корэф.

– Ах, Корэф, любишь ты техничность выражений. Во мне уже лет триста блаженство струями прилива растекается по телу. Мне персики груди в томлении распирает. Дышу я полной грудью, как никогда я не вдыхала. Я тело не могу остановить, невольно продолжает извиваться. Как ты меня завёл! Как механическую куклу. Останови! Прижми меня всей силой! Ну, что же ты затих?!

– Хочу тобой налюбоваться. В сиянии светится небесным светом тело, как Месяц светится во мгле пространства беспредела. Боюсь я дня, что Солнца свет приносит. Лик тела твоего меняет цвет, как осень. Цвета прекрасны на безжизненной листве. Лишь Месяц жизнью светит в мёртвой темноте.

Риннэ непроизвольно продолжила в движениях извиваться, стонать и охать чувственно, что так мужскому слуху мило! И стала поцелуями свалившееся тело покрывать. Затих и Корэф, ощутив впервые функцию программы. Хотя и он за триста лет все чувства перечувствовал, но к женщинам стремился каждый раз. В нём ни на миг огонь любви не гас.

Риннэ расслабилась и, глядя как бы в небо, потихонечку запела:

Так полежали с полчаса, поговорили шёпотом в тиши вечерней о всякой глупой чепухе, что в квантовую голову могла сейчас прийти. Собравшись с силами, партнёры, ещё телами не успев остыть после такого разогрева, внезапно вновь набросились, вцепились в грудь и в спину, в прочие частицы. Восторженными криками и в стонах наслаждения и муки возобновилась тесная их близость!.. Под охи, ахи, вскрики их танцы на софе и на полу мелодией и ритмом менялись до утра.