Сергей Синякин - Ветеран Армагеддона

И она, театрально зарыдав, выскочила из комнаты.

Плач ее постепенно удалялся.

Лютиков сел в кресло, потирая щеку. Впервые женщина открылась ему совершенно с незнакомой стороны. И надо же было такому случиться после его кончины!

Он еще сидел и переживал происходящее, когда прилетела муза.

Зависнув над креслом, муза Нинель брезгливо осмотрела стол, рюмку со следами губной помады на ободке, поморщилась и оглядела Лютикова.

– Развлекался?

Лютиков вздохнул.

– Я как дура в редакциях за него цапаюсь, – сказала муза Нинель в пространство, – с апостолами договариваюсь об академическом издании, а он тут куклу крашеную притащил и коньяк с ней хлыщет. Ну, говори, наверное, ведь не только коньяк пили? Было, Лютиков? Было?

Лютиков отрицательно помотал головой.

Муза Нинель нервно засмеялась, подлетела к тахте и сняла с подушки длинный черный волос.

– Не было, говоришь? – переспросила она, внимательно разглядывая волос. – Крашеный. Этой твоей поклоннице под сорок уже, Лютиков. Что ты себе моложе найти не мог?

Держа волос двумя пальцами как неотвратимую улику, она порхнула к сидящему Лютикову, дрогнувшим голосом сказала:

– Гад ты, Лютик! Я за него уродуюсь, а он…

И щеку незадачливого поэта хлестко ожгла вторая пощечина.

Муза Нинель, разумеется, тоже заплакала, но плакала она чистыми и светлыми слезами, как только и могут плакать влюбленные, поэтому ее плача на улице не было слышно.

Лютиков посидел немного, оглаживая пострадавшие щеки, допил коньяк и вышел на улицу.

На далекой поляне звенели арфы.

Судя по доносящимся словам, там пели сразу несколько песен, поэтому все сливалось в какую-то дикую какофонию.

И тут Лютикова окликнули.

Он повернулся.

Душа, что его окликнула, выглядела несчастной.

Она и была несчастной.

Очень душе хотелось курить. Но вы ведь знаете правила в экспериментальном Раю, здесь и выпивку уже не поощряли, чего уж про курево говорить, когда в Раю, как в допетровские времена, любого, у кого шел дым изо рта, за пособника Сатаны считали!

Слово за слово, Лютиков с несчастной душой разговорился и понял, что она и в самом деле несчастная. Курево что! Можно было и потерпеть. А вот земная жизнь души не сложилась. Да что там не сложилась! Издевались над ней при жизни бюрократы из небесной канцелярии.

Всю жизнь душа этого человека стремилась на небеса, а ее туда не пускали.

Родился Валентин Николаевич Цуриков, как отрекомендовалась несчастная душа, в городе Урюпинске Царицынской области в семье военнослужащего. Папа его служил во внутренних войсках и охранял заключенных, которые отбывали наказание в местной колонии. Вот именно из-за того, что папа был занят важным государственным делом, сын его, как это часто бывает, рос неправильно и имел в своем воспитании серьезные пробелы. Он даже судим был, только по малолетству Валентину Цурикову дали условный срок. Тут уже отец, конечно, приложил свои натруженные руки, чтобы это испытание сын его выдержал с честью.

Нет, в детстве ничего особенного не замечалось. Разве что повышенная травматичность. Там, где после падения другие терли ушибы и бежали играть дальше, у Цурикова обязательно случались разрывы связок, вывихи и переломы. К одиннадцати годкам его смело можно было использовать в качестве наглядного пособия для кабинета травматологии в любой поликлинике.

Налицо была преступная прикосновенность к пробабилитности, только в случае с Цуриковым пробабилитность, или прикосновенность к случайности, выглядела совсем уже не случайно. Было очень похоже, что Господь Цурикова хочет прибрать к себе, только в последний момент почему-то от своего замысла отступает.

А надо сказать, что для Господа нашего вседержателя это нехарактерно.

И если детство и юность Цурикова прошли более или менее спокойно, ведь на молодом организме все заживает, как на собаке, а судимость, полученную по молодости лет, можно было во внимание не принимать, то после тридцати лет его жизнь приобрела драматический и даже трагический характер, ибо с этого возраста она ходила рука об руку со смертью.

Первый раз Цуриков упал с лестницы во дворе дома. Приехавшие врачи констатировали смерть. Семья потратилась на гроб и венки, да напрасно – в день похорон мученик встал из гроба, изрядно напугав всех, кто пришел его хоронить.

Второй раз Валентин Николаевич выпил денатурата. Доза была смертельной, после трех стаканов и более подготовленные граждане, вроде бомжей или работников химических комбинатов, не выживают. Ну, натурально, опух и посинел. Врач даже смотреть его не стал, сразу выписал акт о смерти. И поторопился. Гроб еще не успели привезти, а покойник уже кормил цыплят во дворе своего дома.

Не прошло и года, как с Цуриковым стряслась новая беда.

На святки его два дня не было дома, а на третий день его обнаружили в сугробе неподалеку от хутора Забурдяевский. Руки, ноги и все остальное у Валентина Николаевича были белыми, пульс не прощупывался, сердце, естественно, не билось. Цурикова отвезли в морг районной больницы, и оповещенная о его кончине супруга принялась готовиться к поминкам – самогона нагнала, кабанчика зарезала, чтобы приготовить чинютки, сычуг и гуляш. Даже сухофруктов на компот привезла.

И напрасно.

Уже во второй половине дня Цуриков пришел в себя, сел на железном столе и, зябко ежась, сказал спокойно выпивающему сторожу:

– Зема, оставь!

Водку за сторожа он, конечно, допил, зачем она, водка, покойнику-то, но вот похороны самого Цурикова опять пришлось отложить. Хоронить пришлось сторожа.

В четвертый раз его привезли из района, где в полях наш мученик пытался снять несколько километров высоковольтного провода, но был поражен разрядом тока высокого напряжения. Лицо у него было черным, от мученика несло паленым мясом, и уже трижды допустившие ошибку врачи после недолгого консилиума с облегчением заметили:

– Теперь уже точно не встанет!

И снова ошиблись. На этот раз наш Валентин Николаевич пришел в себя уже на кладбище, но с момента воскрешения приволакивал одну ногу и начал картавить, чего за ним смолоду не замечалось.

Больная нога и подвела мученика в пятый раз.

Роковой случай произошел на Крещение.

Возвращаясь от соседа за полночь, мученик напугал жену, которой показалось, что в дом забрались грабители. Цуриков, конечно, увернулся бы, но подвернулась больная нога. Удачный удар, нанесенный супругой чугунной сковородкой по лбу Цурикова, и привел к давно ожидаемому летальному исходу.

Но тут уже засомневались врачи.

– Ох, Мария Васильевна, – сказали они хором безутешной супруге, которой предстояло снова тратиться на похороны и поминки. – Мы ведь его уже несколько раз хоронили. Как бы снова не ошибиться. Давайте дней пять подождем!