Александр Бачило - Академонгородок

— Да нам-то какое дело? Нам самое лучшее — зарыть эту штуку, и ни сном, ни духом, понял?

— Может он и не человеческий, а, Кругалев? Смотри, клыки какие! — Витек задумчиво вертел в руках череп и вдруг острым, как шило, клыком уколол себе палец.

— Ой!

— Чего ты? — вздрогнул Кругалев.

Витек с удивлением рассматривал кровяную бусину на пальце.

— Н-нет. Ничего… — он забросил череп под бульдозер. — Ладно, пошли. Завтра разберемся.

Кругалев с готовностью зашагал назад по гусеничному следу.

— Тут и разбираться нечего, — говорил он. — Соображение надо иметь, парень. Здесь село в двух шагах, магазин, огороды новые нарезают людям, арендаторы богатые, и каждому наша помощь позарез нужна. А узнают в Управлении про кладбище да и перекинут нас с тобой, чего доброго, куда-нибудь в степь голую — ни выпить, ни закусить, ни заработать. Надо оно тебе?

Незадачливый напарник молчал.

— Вот то-то! Просек теперь? Эй! Ты слышишь или нет?

Кругалев на ходу оглянулся и вдруг замер, словно врос ногами в податливый грунт. Витек быстро нагонял его, ступая совершенно бесшумно. Закатное пламя поигрывало в прищуренных, внимательных глазах паренька, и взгляд его больно ожег Кругалева.

— Вить, ты чего? — испугался он. — Ты в порядке, а? Ты что так смотришь?! — и воздуху не хватило спросить что-то еще, а дохнуть было страшно.

Витек, стремительно надвигаясь, вдруг широко оскалился, так что стали видны его длинные, влажно сверкнувшие клыки, а затем с голодной жадностью кинулся Кругалеву на горло…

Сторож Осип Микитыч в который уже раз выглядывал в оконце, выходящее на стройплощадку. Иногда в сумраке за штабелями ему мерещилось какое-то движение, но время шло, а Витька с Кругалевым все не было.

— От бисовы диты! — в сердцах бормотал старик. — Де ж воны е? Кругалев насилу с хаты пийшов, як водку побачив — а и того нема!

Дед покачал головой, растерянно посмотрел на богатый, будто в праздник накрытый стол, прислушался.

— Вже и гвалдозера того не чуть… — сказал он задумчиво.

В дверь тихонько поскреблись.

— Га, хлопци! — оживился Микитыч. — Видчиняйте, видчиняйте, заходьте!

Дверь медленно распахнулась, но никто не вошел. Старик подковылял ближе и увидел на крыльце Витька. Тот стоял за порогом, в тени, словно боялся шагнуть в освещенную керосинкой комнату.

— Чого це ты? — удивился Микитыч.

— Кругалева трактором зацепило, — глухо проговорил Витек. — Пойдем…

— Ой, лишечко! — по-бабьи всплеснул руками Микитыч. — Хиба то ты ёго?!

Витек не ответил, повернулся и пошел в темноту. Старик, сдернув с гвоздя плащ, поспешил за ним.

Закат уже отгорел, но на улице еще было видно. Микитыч быстро семенил по гусеничному следу, ему и хотелось и боязно было расспрашивать Витька, а тот молча шел впереди и за всю дорогу ни разу даже не оглянулся.

Наконец, переправились через лужу. Тут-то и увидел старик вытянувшуюся поперек колеи тень. Кругалев лежал неподвижно лицом вниз.

“Готов, — подумал Микитыч, — Эх, хлопець, хлопець! Що ж ты наробыв?”

Он подошел к лежащему и перевернул его на спину. Лицо Кругалева было залеплено грязью, но сторож на лицо и не смотрел. Опустившись на колени, он с ужасом разглядывал его разорванное, в клочья растерзанное горло.

— Та чим же так зачепило?

Микитыч удивленно повернулся к Витьку и вдруг охнул тихо. Парень смотрел на него глазами, горящими ненавистью. Ничего человеческого не было в этом взгляде, а светилось в нем простое и ясное желание убить.

Старик попытался было подняться на ноги, но тут обнаружилось, что рука мертвого Кругалева крепко держит его за отворот плаща. Микитыч закричал, рванулся, пытаясь сбросить плащ, и упал. Подвела сторожа давняя армейская привычка застегиваться на все пуговицы. Спасения не было. Мертвец открыл глаза и, оскалив клыки, потянул слабеющего старика себе…

На центральной (и единственной) площади Неглинева, прямо напротив двухэтажного белокаменного сельсовета, стоит и другое здание, отвечающее ему размером и белизной. Это столовая. Совсем недавно она была отремонтирована, заново отделана внутри, так что все проезжие шофера, уплетая суточные щи, теперь невольно дивились роскошному оформлению зала.

В тот вечер, однако, суточных щей не было, крахмальные скатерти покрывали столы, и роскошь, царящая на столах, затмила даже искусство неглиневских маляров. Опытный человек по одному только многолюдному оживлению в зале, или хотя бы по деду Енукееву, курившему на крыльце в белой рубашке и галстуке, мог сразу понять, что столовая закрыта на спецобслуживание, кое-где по-старинке еще называемое свадьбой.

Рядом с Енукеевым стояла его родная внучка Светлана. На деда она не глядела и не разговаривала с ним — сердилась за сегодняшнее. Раз в жизни доверила старому дурню откупорить бутылку шампанского! Один раз! Сегодня в сельсовете на регистрации. Так умудрился ей — свидетельнице! — залить все платье. Вместо того, чтобы кататься с женихом, невестой и свидетелем Вовкой Переходько на братана его машине, пришлось бежать домой, платье сбрасывать испорченное, а подшивать да наглаживать старое — еще школьное.

Теперь вот стой здесь, гадай, куда этих молодых черт понес. На дворе темно, гости сомлели ждать, повара столовские ругаются, а их все нет и нет. Конечно, если бы Светлана поехала с ними, она бы такого безобразия не допустила.

На крыльце появилась взмокшая от беспокойства мать невесты.

— Ну? — только и смогла вымолвить.

— Не, теть Валь — пожала плечами Светлана, — не видать.

— Должно, на пасеку поехали, — сказал, пуская дым, дед Енукеев.

На него Светлана не взглянула, а теть Валь сказала со значением:

— Вот я покажу пасеку! За дождями распутица такая — того и гляди застрянешь, нет ей вожжа под хвост — кататься!

— Ты, Валентина, не собачься, — дед добродушно заулыбался, — кончилась твоя над Веркой власть. Отрезанный она ломоть!

— Как же, дождутся! — начала было мать, но тут в конце улицы мелькнул свет, показались фары автомобиля.

Материнское сердце отозвалось безошибочно.

— Ой! Едут мои деточки-и! — тоненько заголосила Валентина и кинулась в зал. Дед поспешил за ней, чтобы надеть оставленный на стуле пиджак с медалями.

Свадебный “Москвич”, залепленный грязью по самые стекла, пересек площадь и, не останавливаясь, вломился в палисадник под столовскими окнами. Шофер невозмутимо развернул машину прямо на цветах и так остановился, чтобы ближе было идти. Широкий глиняный пласт отделился от кузова и шлепнулся оземь — открылась задняя дверь. Жених, а потом и невеста, хмуро поглядывая на встречающих, выбрались из машины. Вера зашагала к крыльцу, хрупкие розовые бутоны рассыпались под ее ногами.