Валерий Вотрин - Гермес

Смерти нет. Есть только переход из одной плоскости бытия в другую. Есть только вечное обновление. Есть только взгляд из-за Порога на ничтожную суету живущих. Есть только срок.

Они выпрямились, разочарованные. А кадуцей Меса вдруг засветился, вспыхнул и потянул его куда-то, сквозь темную пленку барьера, лопнувшего, словно упругая материя, и он увидел перед собой странную и безжизненную местность. Это была не Земля и не другой мир, это был вообще Не Мир. Это был Порог, и Мес знал это. Серое вокруг постепенно темнело кпереди, а потом переходило в черное, которое разделялось надвое светлой чертой. Это черное круглилось наверху высокими арками. То были два Входа. Ему был известен лишь правый. Что за зевом левого и зачем он вообще, он никогда не знал.

Перед Входами на треножнике пифии восседал Кобленц, его брат, но не тот уже, который лежал там на смертном ложе, а другой, полный сил. Но лицо его было печально. С печалью смотрел он на Меса.

— Брат мой, — тихо произнес он.

Мес двинулся было к нему, но Кобленц поднял руку.

— Нет. Не делай этого. Я уже ухожу.

— Я пришел, — сказал Мес. — Почему ты уходишь, брат?

— Я устал.

— Мы все устали. Однако же до сих пор Буле было неизменным.

— Оно и будет неизменным. Ты войдешь в Буле, брат.

Мес покачал головой.

— Тифон рвется в Буле. И он будет там.

Взгляд Кобленца обжег его.

— Ты зря хочешь этого. К благому это не приведет. Тифон — пустыня, он иссушит Землю знойными суховеями, он сожжет созданий наших.

— Дабы вредить Адонису, — кивнул Мес.

— И ты тоже хочешь этого? — крикнул Кобленц. — Нет, брат!

— Я ненавижу его.

Вздох Кобленца был горек.

— Я уже ничего не решаю, — тихо произнес он. — Мне конец.

Он спустился с треножника и, не оглядываясь, побрел к левому Входу. Его фигура становилась все неяснее и неяснее, покуда совсем не пропала в угольной черноте за Порогом.

А Мес снова перенесся к ложу. Но на него никто не смотрел. Все взгляды были прикованы к одру. А на нем вместо так хорошо известной фигуры Кобленца лежала коричневая высохшая мумия — его смертная оболочка. Бессмертный дух покинул тело с именем Цезарь Кобленц навсегда.

Ховен рядом с Месом пошевелился.

— Прикажите, чтобы готовили погребальный костер, — прохрипел он и вышел из комнаты. Модерата, не взглянув на него, резко кивнула. Она все еще смотрела на останки Кобленца.

— Что он сказал тебе? — вдруг спросила она.

Мес молчал.

— Что он сказал? — повторила она, взглядывая на него.

— Передал тебе привет, — ответил Мес.

Все было кончено. Он прошел в ту же дверь, что и Ховен, и вышел на балкон. Здесь было еще холоднее. Ледяной пахучий ветер гор дохнул на него, растрепав волосы.

Солнце уже садилось за Гималаи, и вселенная погружалась во мрак. Лиловые, хмурились горы, грозные в своем молчании, постепенно одеваясь тенью. Она, сначала цвета заката, а потом темнее, темнее, становясь затем темно-синей, наползала на мир. Но небо было еще серо-красным, как бывает иногда в горах, когда облачность делает невозможными звезды. Ближние горы были уже синими, дальние, освещенные солнцем, еще белели. Их угловатые контуры, тронутые розовым, красками света расцвеченные, сверкали. Все было в синих и розоватых тонах.

Внизу, за изломанным перевалом, темнела развалинами древняя крепость. Он стоял на балконе старинного замка, одного из тех, кто помнил еще древнее зарево религии бон — религии демонов. Кобленц в последние столетия любил бывать здесь — это ненадолго восстанавливало его. И горы, сумрачно-синие, говорили об этом, и балясинки пузатого балкона, и вечернее небо говорили об этом. И камни вокруг об этом говорили.

Погребальный костер был давно готов. Он был сложен на внутреннем дворе замка, на старых потрескавшихся плитах. Бездымное, жаркое пламя, странно-яркое в синих сумерках, мигом слизнуло ссохшиеся останки, и тот, кто давно уже был мифом, окончательно стал им.

Расходились молча.

Как замысловато искривленный кусок дерева, бумерангом называемый, пропетляв немыслимо, возвращается к изначальному, так и они, когда была уже ночь, сходились на Буле. Мес вошел в зал и увидел уже прибывших первыми Модерату и Аугусто Ленту, все так же улыбающегося. Он кивнул им и занял свое место. Совет обещал быть горячим.

Он стал осматривать зал. Это было большое четырехугольное помещение, ярко освещенное и искрящееся. Стены желтые, с фантастическими изображениями сражающихся драконов: драконы красные, синие и черные. С потолка — люстра на бронзовой цепи. Три входа. Окон нет. Много мягких стульев с высокими спинками, увенчанными конусообразными шапками. На полу — яркендские ковры. Вошел Ховен, сел рядом с Месом. Кивнул. Не зря.

Вошли две женщины. Одна — черноволосая, с каким-то безумным взглядом черных глаз, белым гипсовым лицом и с посохом-факелом в руке. Движения ее были очень резкими. Ее звали Регана Цвингли. Вторая — изумительной красоты, с совершенно белыми волосами нимбом вокруг кирпично-красного лица. В ее лице, отдаленно напоминающем строгие и одновременно мягкие черты греческих статуй, в то же время было что-то мстительное и ядовитое — такой изгиб был у этого рта с пунцовыми губами, так смотрели темно-голубые глаза, словно вечный твердый лед вершин, недосягаемых для смертных. Звали ее Ирид Ириарте. Сели с одинаковыми кивками.

Вошел сонный вислоносый старикашка с подслеповатыми глазками — Трифон Малларме, — пробрел к своему месту, упал на стул, заснул.

Вошел веселый коротышка с лицом, покрытым лукавыми морщинками, и открытой улыбкой — Иоанн Лерке.

Вошел Пиль.

Вошел жирный до невообразимости, похожий на громадную масляную гору, и из сливочных холмов его щек торчал красный как морковка, ноздреватый нос. Звался Либан Бакст. Кивнул, уселся, — и заскрипел под тяжестью несчастный стул.

Вошел мрачный усатый Баал Форкис с извечным трезубцем в руке, кивнул только спящему Малларме, сел.

Вошел крепкий верзила, красный и тупой, с похотливым взглядом и алым чувственным ртом, — Джакомо Банокка.

Основной состав Буле был в сборе, но ждали остальных, не входящих в него. Вскоре выяснилось, что трое не придут, впрочем, как всегда.

Вошел Сутех вместе со страшнолицым, огромным, которого звали бен Кебес. Оба уселись рядом с Ховеном, слева от Меса.

Появились кубки с амброзией, которые были тут же выпиты. Первоначальное напряжение спало.

Пошел разговор.

— Живописное место.

— Давно я не пил эту жидкость. Вы заметили морщины?

— Да, место довольно красивое. Покойный был эстет.

— Морщины? Да вы прекрасно выглядите!

— Ах, смерть — это ужасно. Подумать только — Кобленц, великий Кобленц, и вот так вот позволил…

— Думаю, зал обставлен слишком претенциозно.