Виктор Ананишнов - Ходоки во времени. Суета во времени. Книга 2

Через минуту спектакль закончился: Сол растаял в реальном мире.

Толкачёв бросился по дороге времени за ним, но Сол так откровенно направлялся в будущее, в своё время, что Иван, пройдя с ним полдороги, вернулся назад, к пирамиде. К мешку Сола, который более семидесяти двух тысяч лет будет наводить тихий ужас на ходоков во времени многих и многих поколений, порождая легенды, мифы и, как следствие, страх перед возможностью попасть в него.

Страх был естественен, поскольку, если в этот мешок каким-либо образом попадал ходок, то, имея ограниченный диапазон погружения во времени, он уже никогда не мог возвратиться к людям, а оставался в этой западне до конца своей жизни.

Только КЕРГЕШЕТУ было подвластно «поднырнуть» из глубины прошлого в любое время, ограниченное пространством мешка Сола.

С заходом солнца работы на пирамиде закончились. Работники унылой цепочкой сошли вниз и скрылись в зарослях невысоких деревьев или кустарников – невдалеке стояли их хижины, где они, по-видимому, жили. Там давно уже готовили пищу – это по запаху определил Толкачёв: обоняние обострилось от чувства одолевающего его голода. В школе ходоков угостили не сытно – сыр, молоко, а ему бы мяса и хлеба. И – как можно больше. Уходя к Шлому, он не позаботился взять с собой съестное, надеясь в скором времени вернуться домой, но его своеобразная командировка в прошлое затянулась больше, чем предполагалось.

Особо не скрываясь, но и не выдавая себя, Иван, где на ощупь, где в неровном свете разведенных невдалеке костров, осторожно осмотрел сооружение, создаваемое по воле Сола.

Мешок представлял собой грубо собранную пирамиду из крупных каменных блоков. Одна сторона пирамиды упиралась в холм, так что внешнее основание её было круто скошено.

Камень быстро покрывался влагой от рано павшей росы; Иван ощутил озноб от прикосновения к нему, пока взбирался не без труда наверх пирамиды.

На вершине, ещё не заделанной – один-два ряда блоков, – тёмным провалом зияло отверстие, уходившее в недра пирамиды. Иван бросил в него камушек и скоро услышал звук его падения – метров десять, решил он. С помощью других камушков, брошенных вниз и в стороны, он установил, что внутреннее основание мешка Сола расположено горизонтально, несмотря на общую скошеность подножия пирамиды.

Толкачёв посидел на холодных камнях, свесив ноги в смутный в ночи зев недостроенной пирамиды, беспокойно обдумывая свои последующие действия.

Думал он и об ином.

Он думал.

Учился в школе, служил, окончил институт, работал – и всё это с людьми, на людях, для людей. Во всяком случае, так казалось, или считалось, или думалось, или было на самом деле. И не только он, но так делали и думали другие. По-разному, конечно. Кто со скрипом, кто со стенаниями, кто притворно, кто со смехом и шутками, кто всерьёз.

Но все люди, которых знал и с которыми встречался по жизни Иван, были, в принципе, добрыми, отзывчивыми и порядочными, и все вместе выступали единомышленниками и участвовали в одном общем деле на собственное благо, в том числе и его, Толкачёва, его друзей, знакомых и, в конечном счёте, страны в целом.

Другое, негативное, было где-то вне его и его окружения, а там, за рассказами переживших войну и страданиями людей, а чаще за газетной строкой, за теле новостями, за тридевять земель…

И вдруг в его жизни появились ходоки со своими сложными взаимоотношениями и бедами, отчуждённостью и сектантством, с тем, что они несут другим людям, а вернее, что обиднее всего, – ничего не несут. Его словно выдернули из тихой смеющейся солнцем и негой гавани и бросили в крутые холодные волны новых для него понятий, взглядов и отношений между людьми. И эти отношения ему не понравились, более того, он ужаснулся им. И ещё не постигнув их до конца, тем не менее, волей случая окунулся в самый водоворот событий, охвативших тысячелетия и всю Землю, оказавшись в качестве одного из активных участников.

И вместе с тем, все эти события, с его точки зрения, были мелкими, даже мелочными, в стороне от всечеловеческих проблем и чаяний, замешанными на безграмотности, своенравии и озлобленности. Ходоки представлялись Толкачёву малыми, запутавшимися в своих незрелых представлениях детьми, не ведающими, что делать, как выкарабкаться из всего того, что они сами себе уготовили политикой изоляции от человечества.

Напрашивались выводы, однако Иван их ещё не мог сформулировать.

Так что было о чём думать и переживать ему под изменённой до неузнаваемости картиной звёздного неба далёкого прошлого нашей планеты.

– Вот мы и встретились, – сказал торжественно Радич, когда, пригнув голову, из открытой двери шагнул нетвёрдой походкой дон Севильяк, ведомый под руку Арно.

Был дон Севильяк грязен и оборван, оттого казался ещё более огромным и могучим.

– Он пьян, – сказал Арно, оставляя верта самого сохранять равновесие, и брезгливо вытирая платком руки.

– Тем лучше, – отметил Радич. – И нам спокойнее, и глупостей он успеет наделать, пока протрезвеет… Дорогой дон Севильяк…

– И-ик!

Ходоки рассмеялись, напряжение встречи начало спадать.

И то. Ожидали рычаний гиганта, драки и других неприятностей. А тут свой человек: пьян, как и они, расслаблен и, по всему, без намерения бить кому бы то по физиономиям.

– Прекрасно, – переждав смех, сказал Радич, успокаиваясь вместе со всеми. – Мне жаль, что наша беседа не получается, но это не мешает мне объявить тебе о твоей свободе.

– С-своб-боде?

– Да, ты свободен! – Радич легко махнул кистью руки от себя, что должно было подчеркнуть его бесконечную щедрость и одновременно пренебрежение. – Можешь идти, куда тебе угодно. – И не удержался, подсказал: – К своим друзьям, к Симону. Я верю, они ждут тебя.

Дон Севильяк начинал прямо на глазах трезветь. Он подозрительно оглядел приверженцев Радича.

– Господин, не отпускай его! – некстати вмешался Владимир.

– Кто ещё так думает? – заколебался вдруг Радич, тоже трезвея от слов Владимира и с тревогой переглядываясь с ходоками.

Арно, криво усмехаясь, перегнулся и заглянул в мерцающие глаза Радича. Хмыкнул.

– Труса празднуешь, Джо? Сказал – так выполняй. Чего тебе бояться? С твоим диапазоном и подвижностью во времени? Надо будет, убежишь от любого. А мы тебе будем ни к чему.

– Помолчи, Арно! – передразнил: – К чему, ни к чему… В конце концов, у нас демократия. Надо знать мнение всего братства. Правильно я говорю, братья?

Братья промолчали.

– А раз так, – тем не менее, решительно выдохнул Радич, – то пусть любезный дон Севильяк идёт на все четыре стороны и по дороге времени, и в реальном времени. Ты слышал, дон Севильяк?