Евгений Филенко - Блудные братья

Трехметроворостый, вдавленный в землю собственным весом, одышливо ковыляющий на бочкообразных коротких ногах опираясь на скрюченные пальцы обросших вздутыми мышцами рук старина Кинг-Конг. В отвислом его брюхе урчало, маленькие глазки недоверчиво посверкивали под нависшим козырьком лба.

Путающийся в собственных ногах, рахитично кривых и тонких, как тростинки, расплющенный бесформенным тяжелый наростом на спине Конек— горбунок. Под нелепой, словно бы напяленной задом наперед шкурой (шерсть начинала расти от хвоста к шее, заметно при этом редея, так что грива оказалась на холке, а не там, где ей полагалось быть) отчетливо проступал — и ребра.

Небольшой копытный зверь в густой затхлой шубе, с головой, навечно склоненной под гнетом непропорционально массивных и широко раскинутых рогов. Не то бычок-смоляной бочок, не то неудавшийся эскиз к бубосу.

Совершенно невиданное животное, опознать какое не представлялось возможным: не то обезьяна, не то медведь, только вполовину меньше ростом, со спиной песочно-желтого цвета и нежно-розовым брюхом. Передних лап то ли не было вовсе, то ли они были настолько малы, что прятались в нагрудной шерстке. В глазах-плошках застыло по-детски наивное выражение. К несоразмерно большой голове невпопад приделаны были гигантские круглые уши. Каждое размером с самое голов, они то расправлялись в тщетной попытке соблюсти изначальную эстетику замысла, то безвольно скручивались в трубочки.

Стелющееся по-над вытоптанной травой в жалком подобии кошачьей грации головастое существо, все в лишаях и проплешинах. Крысиный голый хвост нервно схлестывал впалые бока, в падавших на морду лохмах нечесаной гривы опасно щерилась влажная пасть… без единого зуба. Возможно, это предполагалась мантикора.

Знакомый по любимым сказкам неуклюжий и ласковый зверь-хурхамыры, во плоти оказавшийся безобразным страшилищем, которому впору не люльки качать да колыбельные мурлыкать, а прямая дорога в дремучий лес, в белокаменные палаты, стеречь аленький цветочек. Лес тут был дремучий, в этом ему не откажешь. Все прочее — совершенно не к месту.

Несуразная грузная тварь на толстых кенгуриных лапах, при таком же толстом хвосте, по мере приближения к крохотной ящеричьей головенке плавно сходившая на нет, что делало ее схожей с детской пирамидкой. В ней самым невероятным образом сочетались динозавровые стати и плотная звериная шерст… Годзилла-подросток.

И еще какие-то изувеченные до неузнаваемости, фантасмагорические чудища, бесшумными тенями скользившие на самой границе видимости, не имея отваги открыть себя и свое убожество его взгляду. Все до единого больные, жалкие, распространяющие вокруг себя удушливую ауру несчастья.

Только баскервильский пес лежал рядом, умостив жуткую морду на лапах, и от него исходил эмофон, полный довольства и покоя.

Бионты…

— Господи, — шептал Кратов, обхватив раскалывающуюся голову руками, — Бедные, бедные… За что вас так?!

Ушастый зверь подковылял чуть поближе и присел, медленно моргая — белесые полупрозрачные веки едва смыкались на огромных глазах. Приоткрыл безгубый жабий рот, пошевелил тонким серым языком.

— Ты высокий, — невнятно промолвил он. — Мы не знали. Мы думали — идут маленькие…

— Ты умеешь разговаривать? — без особого удивления осведомился Кратов.

— Мы разные, — сказал ушастый. — Есть глупые. Есть молодые. — Наконец, у него обнаружилась передняя лапа, маленькая и пухлая, как у младенца. Он слабым движением указал ею на собаку Баскервилей. — Есть те, что хорошо думает. Почти все. Только я умею говорить… как ты.

— Маленькие — это значит, дети?

— Дети?.. — Бионт выглядел растерянным. — Не знаю. Маленькие есть маленькие. — Он с ощутимым усилием поискал синонимы. — Невысокие.

— Вы прячетесь здесь от маленьких?

— Да, прячемся. Здесь… Мы должны были умереть. Я слышал, маленький говорил. Май… — Рот страдальчески искосился. — Майрон… Да, я помню. Он говорил: не получились. Должны умереть. Жалко. Пусть лучше уйдут. Другая программа.

— Что такое «другая программа»? — напрягая потрескивающие от жара мозги, спросил Кратов.

Ушастый осторожно, словно опасаясь, что шея не выдержит, помотал головой.

— Нет, не знаю. Майрон сказал… он знает.

— И вы ушли в лес, чтобы никто не мог вас найти?

— Да, мы спрятались. Мы не получились. Никто не должен нас видеть. Но нас нашли.

— Это я вас нашел? Ты обо мне говоришь?

— Да, о тебе. И еще…

— Ты давно здесь?

— Да, я давно. Есть еще давнее… дольше. Есть другие… другие… — бионт замолчал, мучительно подыскивая подходящее слово.

— Те, что пришли недавно?

— Да, недавно. И придут еще… прятаться от маленьких. Маленькие опасны.

— Вы прячетесь здесь, потому что боитесь детей?!

— Да, боимся. Нельзя, чтобы нас видели маленькие.

Кратов не выдержал и сполз с бревна на прохладную землю. Ему было совсем плохо. И не всему причиной был ядовитый укус.

«Удивительный разговор, — неожиданно подумал он и даже нашел силы усмехнуться. — Два собеседника, равных по коммуникационным потенциям. Загибающийся от отравы ксенолог с явным перегревом мозга. И больной говорящий зверь, которому неоткуда было черпать словарный запас…»

— Ты высокий, — сказал ушастый. — Маленькие опасны всегда. Высокие опасны, или не опасны… не знаю. И тот, первый, не знает. Знает только про себя, что не опасен. Но все равно, лучше спрятаться… Теперь нас нашел ты. Ты очень высокий. Почти как Кинг-Конг. Наверное, это значит, что ты совсем не опасен. Или не так? — спросил он, смятенно трепеща ушами. — Что теперь будет? Мы умрем?

— Незачем вам умирать, — сказал Кратов. Он чувствовал перемены в своем состоянии. Жар быстро отступал, и начинался озноб. В общем, ничего хорошего. — Никому не надо умирать. И мне тоже… Все должны жить. Все, кто появился на свет божий, имеют право на жизнь. Никто вам этого не говорил? Ни Майрон… ни учитель Тонг?

— Жить плохо, — горестно сказал бионт. — Наверное, лучше умереть. Но мы не умеем… сами.

— Я знаю, что вам плохо, — стуча зубами, пробормотал Кратов. — Я вас прекрасно понимаю. Вы больны… как и я… это был не мандариновый полоз. Но теперь все изменится. Дайте мне только выбраться отсюда.

Он постарался встать, шаря рукой вокруг себя в поисках опоры. Ладонь вместо травы уперлась в мохнатый собачий череп. Пес издал слабый горловой рык, но не пошевелился. Ушастый наблюдал за происходящим, не делая попыток прийти на помощь. В его выпученных глазах читалось сочувствие. Кратову все же удалось подняться и закрепиться вертикально.

— Угу, я высокий, — сказал он с иронической гордостью. — И я ни капли не опасен. Даже наоборот… — Какая-то шальная мыслишка пыталась пробиться сквозь подступающую пелену беспамятства. — И тот, первый, не опасен. Стало быть, я второй?